– Вы не должны были втягивать сестру в свои дела. Вы подвергли ее серьезной опасности.
Юноша поднял на него глаза такого же неопределенного цвета, как у Махелт.
– Вы плохо знаете мою сестру, – с ноткой презрения заметил Уилл.
– Я узнаю́ ее все лучше, – ответил Гуго без улыбки. – Махелт ради своей родной семьи готова жертвовать жизнью. Она ничего не делает наполовину, ее верность неистова и искренна. Вам не следовало вовлекать сестру в свои планы. Как ее муж, я связан долгом заботиться о благополучии и чести Махелт и не позволю рисковать ни тем ни другим.
Уилл продолжал насмешливо смотреть на него.
– Тогда не натягивайте поводья слишком сильно, не то это не пойдет ей во благо.
Гуго сощурился:
– Ей также не пойдет во благо, если она окажется в опасности из-за вашего безрассудного поведения.
– Мы все в опасности, брат, – оскалился Уилл, – и притом постоянно.
Гуго подавил желание схватить Уилла за горло.
– Возможно, но сейчас, во Фрамлингеме, ей ничего не угрожает. Вы подвергли сестру опасности своим необдуманным планом и навлекли на нее гнев моего отца, когда он узнал правду. Теперь он не доверяет ей, и Махелт живет, словно в клетке. Я мало что могу изменить, поскольку слово моего отца – закон. Вы не просто причинили вред нашему дому и своей сестре, вы испытали на прочность связь между своим отцом и моим. Последствия неминуемы, и вы должны это осознать… брат.
На скулах Уилла вспыхнули алые пятна.
– Мне известно, что такое честь! – резко произнес он. – И моей сестре тоже. Нам ни к чему ваши наставления.
– Тогда поучитесь благоразумию! – рявкнул Гуго. – Подумайте о том, что я вам сказал… и особенно о благополучии своей сестры.
Фрамлингем, март 1208 года
Въехав в деревню Кеттлборо, Махелт вздрогнула и в испуге огляделась вокруг, поскольку ясный весенний воздух пронзали истеричные женские вопли и визг детей.
– В чем дело? – спросила она.
Ида с встревоженным видом крепче перехватила поводья своей кобылы.
– Я не знаю.
Их спутники сомкнули ряды вокруг женщин и навьюченных пони. Ида и Махелт возвращались во Фрамлингем после недельного визита в Ипсуич. Дороги были в целом безопасны для тех, кто путешествовал под защитой вооруженных мужчин, но времена становились все более беспокойными.
Когда Махелт и Ида достигли улицы, отходившей от небольшой церквушки, то с потрясением увидели завывающую женщину, которая была привязана к хвосту солдатской лошади. Слезы ручьем текли по лицу женщины. Головной убор был сорван, и растрепанные седые косы змеились по плечам. За другой лошадью таким же образом тащили двоих детей – плачущую девочку лет десяти и мальчика помладше с длинными и тонкими ногами и грязными коленками.
Солдаты – суровые мужчины в кольчугах, с мечами на бедрах и дубинками в руках – при виде отряда Биго попятились и уступили дорогу. Деверь Махелт Уильям, возглавлявший отряд по дороге домой, выехал вперед, чтобы поговорить с солдатами, пока женщина и ее дети продолжали плакать и выть.
– Это интердикт, – сообщил Уильям, вернувшись к Махелт и Иде. – Король говорит, что если священники не желают служить своей стране, то и он больше не будет терпеть их беспутное поведение. – Уильям кивнул на солдат и их пленников. – Людей шерифа послали, чтобы арестовать всех женщин, считающихся любовницами священников. Женщина утверждает, что была женой священнослужителя на протяжении двенадцати лет, но, поскольку священникам запрещено вступать в брак, солдаты говорят, что она его шлюха, а дети – его ублюдки.
– Что с ними будет? – Махелт с жалостью посмотрела на мать и детей, хотя понимала, что ничем не сможет помочь.
Папа Римский недавно наложил интердикт на короля Иоанна и его страну, поскольку король отказался признать ставленника Папы Стефана Лэнгтона следующим архиепископом Кентерберийским. В качестве ответной меры Рим применил санкции ко всей Англии. Спор тянулся два года, предоставляя недовольным множество возможностей мутить воду за его счет. Махелт ненавидела Иоанна, но, как и большинство, считала поведение Папы деспотичным и полагала, что Рим не вправе назначать архиепископов. Интердикт означал, что священники отказывались проводить службы. Церковные колокола не звонили, мессы не служились, браки не благословлялись, исповеди не выслушивались, тела не погребались в освященной земле. Единственные службы, которые проводились, – крещение новорожденных и соборование умирающих. Тогда Иоанн начал конфисковывать церковные земли. Это решение – хитроумное и полное яда – стало новым поворотом в его правлении.
– Их отвезут в Норидж и бросят за решетку, – пожал плечами Уильям. – Если священник пожелает увидеть свою семью снова, ему придется выкупить ее из тюрьмы.
Пока они ехали во Фрамлингем, Махелт обменивалась многозначительными взглядами с Идой. У отца Майкла тоже имелась «жена», которая работала швеей в комнате Иды. У них была маленькая дочка двух лет от роду и младенец в колыбели.
– Люди шерифа явятся за Венгевой?
– Не знаю. – Ида выглядела обеспокоенной. – Надеюсь, нет. Шериф – человек короля, но у него нет причин изводить нас во Фрамлингеме.
Махелт неловко поерзала в седле. Ида не обвиняла ее и даже не намекала на случай с Уиллом, но чувство вины не давало Махелт покоя. Она не жалела, что перебралась через стену, но осознала, как опасно это было, причем не только для нее и брата.
Когда они прибыли во Фрамлингем, там кипела жизнь. Махелт огляделась по сторонам при виде лошадей и повозок.
– Эбен! – воскликнула она, увидев черного жеребца Гуго, привязанного к кольцу в стене, где его растирал конюх.
Большой гнедой графа тоже был здесь, а также скакуны множества рыцарей и оруженосцев. Не дожидаясь помощи грума, Махелт спрыгнула с кобылы и со всех ног бросилась в дом, отчего Ида, невольно улыбнувшись, печально покачала головой.
Гуго как раз выходил, и Махелт едва не налетела на него. Он поймал ее, придержал, поднял в воздух и закружил. Махелт закинула руки ему на шею и поцеловала. Гуго засмеялся, прижал жену к себе и отстранил, чтобы как следует рассмотреть.
– Мы были в Ипсуиче, – сообщила Махелт. – И не ожидали вашего возвращения раньше чем через неделю.
Улыбка Гуго слегка поблекла.
– Нам показалось, что пора возвращаться домой, – ответил он и направился дальше, чтобы поцеловать мать и хлопнуть брата по плечу.
Граф вышел из дома следом за Гуго, и Махелт присела перед ним, соблюдая приличия, которыми пренебрегла, приветствуя Гуго.
– Дочка, – мрачно произнес он, – в моих вещах лежат письма от вашего отца. Он посылает поклон и подарки… и напоминает, что теперь вы жена Биго.