Ознакомительная версия.
– Ну, кто? – чуть слышно промурлыкал он, с готовностью погружаясь в дрему.
– А помнишь, у нас шла пьеса Протасова «Сердце мужчины»? – продолжала Клара.
– Э-э н-нет… – выдохнул разнеженный Русанов. – Да-а…
«Э-э н-нет» – это вдох, «да-а» – это выдох… Хр-р-р…
– Неужели забыл? – Клара шевельнулась рядом, прильнула грудью, ее потное тело показалось таким холодным, что Русанов вздрогнул, озяб и мигом проснулся.
– Ну что ты, Кларочка, конечно, я все помню! Как я мог забыть?
Сохрани и помилуй, Господи, от того, чтобы забыть хоть одну пьесу из тех, в которых играла Клара! Упреков не оберешься. Однако «Сердце мужчины» Русанов и впрямь помнил. Строго говоря, речь там шла не столько о сердце, сколько об источнике пресловутой жидкости. Вся философия пьесы строилась на мысли, что мужчина может одновременно любить двух женщин: жену, которая дает ему домашний уют и создает благоприятную обстановку для развития его духовных способностей, и любовницу, к которой влечет его простое половое чувство, «чувство самца», как это называлось в пьесе.
– Ну не смешно ли, что и там персонаж адвокат, и здесь, рядом со мной, адвокат. – Клара чувствительно (аж звон пошел, словно от какой-нибудь кастрюли!) хлопнула Русанова по животу. – Он был в опереточную диву влюблен, а я все же актриса! – Теперь она хлопнула по животу себя, хотя и гораздо менее звучно. – Помнишь, там мысль сквозит, мол, все эти авантюры любовные возможны только при условии полного спокойствия в недрах семьи? Под грозой житейских бурь муж опрометью бежит в семью! В начале пьесы муж дерется за свою любовницу на дуэли, а в конце возвращается к жене. Помнишь?
– Помню. Так что? – передернул голыми плечами Русанов и потянул на себя одеяло. – Никакого сходства, хотя бы потому, что я не женат. Или ты опустишься до таких пошлостей, как ревность к Олимпиаде?
– Я – нет, – высокомерно бросила Клара, – хотя половина города, конечно, не сомневается, что ты с ней живешь.
– О боже! – проворчал Русанов. – Опять!
– Говорю тебе, я в другой половине! – настойчиво сказала Клара. – И если я ревную, то не к Олимпиаде. Я ревную к твоей будущей жене.
– Плюнь! – грубо сказал Русанов, садясь. Как всегда, при слове «жена», касаемом его, у него моментально испортилось настроение.
– Погоди, ты не понимаешь, – настойчиво говорила Клара. – Я говорю, что ты по сути своей такой, как тот адвокат из «Сердца мужчины». Тебе для того, чтобы чувствовать себя полноценным человеком, непременно нужен домашний очаг, который бы ты время от времени разбивал.
– Чушь какая. Ну как можно разбить семейный очаг? – сердито спросил Русанов, снова забираясь под одеяло – сидеть было холодно. – Это же не горшок, не кувшин, это каменное вместилище для огня, камин, печь, если хочешь.
– Не знаю, так говорят, – настаивала Клара. – Все говорят – разбить семейный очаг.
– Мало ли что говорят! Кстати, если уж говорить об очаге, у нас тут что-то похолодало. Может быть, подложить дровец?
– За ними надо идти в кладовую, – помнила Клара. – Пойдешь?
– Потом, – буркнул Русанов. Приходилось выбирать из двух зол меньшее: одеваться и тащиться в неотапливаемую кладовую или лежать и слушать Кларино теоретизирование. О господи, да что же это за страна такая, Россия, в которой после нормального полового сношения нужно непременно начинать теоретизировать, причем об очевидном?!
Вообще-то Русанов не мог бы утверждать, положа руку на сердце, что французы или там англичане после оного сношения тоже не пускаются доказывать друг дружке некие аксиомы. Однако был уверен – у русских это просто потребность какая-то.
– Все, что ты говоришь, чушь полнейшая, – продолжил он после того, как выбрал меньшее зло в виде одеяла. Однако постарался слишком к Кларе не прижиматься. Черт ее знает, чего ей еще может захотеться! То есть и без черта понятно, однако Константин Анатольевич к новым подвигам был пока не готов. И совершенно определенно сегодня готов не будет. А когда будет? Сие тайна, покрытая мраком. Как же все в природе мужчины странно, нерегулярно, непредсказуемо… – Чушь хотя бы потому, что я не женат, Олимпиада для меня все равно что сестра, из женщин же посторонних я встречаюсь только с тобой…
– Со мной? – невинным голосом перебила Клара. – А эта, как ее… Милка-Любка? Или теперь у тебя Кошечка-непоседа? Как их там зовут, твоих девиц из «Магнолии»?
Невесть почему Константин Анатольевич вдруг вспомнил вчерашнее происшествие как раз в той самой «Магнолии»… Он уже оделся, чтобы от Дианки уходить (ну да, там была еще и Дианка, и Венерка была, и даже – умрите на месте, господа! – Кибелка, первый слог имени которой разнузданные клиенты любили заменить на букву «Е» или даже на три буквы – «Зае»…), а тут прибежала безумная с перепугу мадам Юдифь (господа, умрите вновь! Держательница борделя – Юдифь !) и доложила, что полиция нагрянула с проверкой. Раз в столетие или чуточку чаще, например, раз в год, такое случалось. Однако и у мадам Юдифь , и у всех другифь мадамов в полиции имелись вполне хорошие связи. Конечно, это была не та лафа, что велась при приставе Рождественской части Корчагине, но жить все же можно было. Всякий клиент вполне мог быть уверен, что у него будет в запасе несколько минут, чтобы соскочить с постели, натянуть штаны, сунуть ноги в штиблеты, боты или валенки, смотря по сезону, и, прижимая к себе прочую одежду, рысцой протрусить на черную лестницу, где от него старательно отвернется поставленный там полицейский, коему следовало обеспечивать успешность облавы. Благодаря деньгам, вовремя внесенным в «Фонд поддержки семейств полицейских, павших при несении службы», мадам Юдифь умудрялась выдавать свою «Магнолию» за приют для одиноких девиц. В самом деле, когда полиция входила в номер, девицы там находились уже в одиночестве, причем лежали в постелях, закрывшись одеялами до шеи, глазками не стреляли, ресницы держали опущенными, а ротики, с которых была проворно стерта помада, – на замке. Вообще это была такая игра: полиция якобы выявляет проституцию, а мадам Юдифь прячет концы в воду. В эту игру можно было играть до бесконечности, знай денежки плати!
Ну так вот, в прошлый раз Константин Анатольевич замешкался, прощаясь с затейливой Дианкою, которая такое, господа, умела вытворять, та-ко-е… – с ума сойти! – и едва успел выскочить на черную лестницу, как в Дианкину комнату вошли полицейские. Спускаться было поздно: лестница страшно скрипела. Еще выглянет какой-нибудь ретивый облавщик! Лучше уж постоять от греха, решил Константин Анатольевич и замер на месте, ощутимо подрагивая от холода и неудобства положения: а ну как все же сунутся сюда? Бояться вроде нечего, но ведь неловко, право, неловко…
Ознакомительная версия.
