Правда, она прочитала две странички из его дневника, но они же не были в запечатанном конверте!
Пенелопа опустилась на ступеньки церкви, ощущая прохладный камень сквозь ткань платья. Пожалуй, ей ничего не остается, кроме как сидеть здесь, дожидаясь Колина. Надо быть полной дурой, чтобы добираться до дома пешком, да еще в одиночестве. Конечно, можно попытаться нанять экипаж на Флит-стрит, но что, если они все заняты? И потом, какой смысл убегать от Колина? Он знает, где она живет, и ей не удастся избежать встречи с ним, если только она не сбежит на Оркнейские острова.
Она вздохнула. Пожалуй, Колин отыщет ее и там, учитывая, что он бывалый путешественник. К тому же ей вовсе не хочется на эти самые острова.
Пенелопа всхлипнула. Похоже, ей начинает отказывать здравый смысл. Иначе откуда эти навязчивые мысли об Оркнейских островах?
Ее печальные размышления прервал голос Колина, резкий и холодный.
– Вставай, – уронил он.
Пенелопа подчинилась. Не потому, что это прозвучало как приказ, и не потому, что она боялась Колина (так она себе, во всяком случае, сказала). Просто она не могла до бесконечности сидеть на ступенях церкви Святой Бригитты, и, хотя она предпочла бы не видеть Колина ближайшие шесть месяцев, у нее не было другого безопасного способа попасть домой.
Колин дернул головой в сторону своей кареты.
– Садись.
Пенелопа забралась внутрь и услышала, как Колин назвал кучеру ее адрес и велел ехать «окружным путем».
О Боже!
Они проехали в молчании добрых тридцать секунд, прежде чем он сунул ей листок бумаги, который был вложен в конверт, оставленный ею в церкви.
– Полагаю, это твое, – сказал он.
Пенелопа судорожно сглотнула, уставившись на строчки, которые помнила наизусть. Она столько раз писала и переписывала их прошлой ночью, что сомневалась, что они когда-нибудь сотрутся из ее памяти.
Нет ничего, что я презирала бы больше, чем привычку джентльменов снисходительно похлопывать дам по руке, приговаривая: «Женщина всегда вправе передумать». И поскольку я убеждена, что слова не должны расходиться с делом, я всегда старалась быть последовательной и честной в своих решениях и поступках.
Вот почему, любезный читатель, я нисколько не лукавила, когда писала о завершении своей деятельности 19 апреля. Однако в силу событий, от меня не зависящих (и вопреки моему желанию), я вынуждена взяться за перо еще один, последний раз.
Леди и джентльмены, позвольте заверить вас, что автор этих строк не леди Крессида Тумбли, Она не более чем ловкая самозванка, и мое сердце разобьется, если подобная особа присвоит себе мои многолетние труды.
«Светские новости от леди Уистлдаун», 21 апреля 1824 года
Пенелопа медленно сложила листок, пытаясь овладеть собой и собраться с мыслями. Что, скажите на милость, полагается говорить в подобных ситуациях? Она попыталась улыбнуться и, стараясь не встречаться с ним взглядом, произнесла неуверенным голосом:
– Ты догадывался?
Колин молчал, и Пенелопе пришлось взглянуть на него, о чем она тут же пожалела. Он был совершенно не похож на себя. Беззаботная улыбка, неизменно игравшая на губах Колина, веселые искорки, всегда мерцавшие в его зеленых глазах, – все это исчезло.
Мужчина, которого она знала, которого так долго любила, превратился в незнакомца.
– Видимо, это надо понимать как «нет», – тихо произнесла она.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – поинтересовался Колин. Его голос прозвучал неожиданно громко на фоне ритмичного постукивания лошадиных копыт.
Пенелопа открыла рот, чтобы сказать «нет», но одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять, что от нее не ждут ответа.
– Пытаюсь решить, что именно меня больше всего бесит в тебе, – продолжил он. – Поскольку таких вещей много – я бы даже сказал, очень много, – мне чрезвычайно трудно сосредоточиться на одной.
Пенелопа чуть было не предложила начать с главного – с ее обмана, но по здравом размышлении решила, что сейчас как раз тот случай, когда лучше попридержать язык.
– Прежде всего, – сказал Колин, неправдоподобно ровным тоном, наводившим на мысль, что он прилагает титанические усилия, чтобы сдержать гнев (что само по себе внушало тревогу, поскольку Пенелопа никогда не думала, что он обладает таким темпераментом), – я не могу поверить, что ты настолько глупа, чтобы отправиться в Сити в одиночку. Да еще в наемном экипаже!
– Ну, едва ли я могла отправиться куда-либо в одиночку в собственной карете, – заметила Пенелопа, прежде чем вспомнила о своем решении хранить молчание.
Колин слегка повернул голову. Пенелопа не представляла, что это значит, но вряд ли что-нибудь хорошее, особенно если учесть, как напряглась его шея.
– Прошу прощения? – произнес он голосом, в котором пугающим образом сочетались шелк и сталь.
Ну теперь-то она должна ответить, не так ли?
– Э-э… ничего, – промямлила она, надеясь, что некоторая неопределенность сгладит впечатление от ее ответа. – Просто мне не позволяют ездить по городу без сопровождения.
– Мне это отлично известно, – отрезал Колин. – И для этого есть весьма веские причины.
– Поэтому, – продолжила Пенелопа, решив не обращать внимания на его последнюю реплику, – я не могла воспользоваться нашей каретой, чтобы отправиться по своим делам. Ни один из наших кучеров не согласился бы отвезти меня.
– Что говорит об их исключительной мудрости и здравом смысле, – резко бросил он.
Пенелопа промолчала.
– Ты хоть представляешь, что могло случиться с тобой? – мрачно осведомился Колин, начиная терять свое напускное самообладание.
– Э-э… весьма приблизительно, – отозвалась она с некоторой заминкой. – Я бывала здесь раньше и…
– Что? – Он схватил ее за локоть, причинив боль. – Что ты сказала?
Повторять сказанное было опасно, и Пенелопа просто сверлила его взглядом, надеясь пробиться сквозь гневную пелену этих глаз к тому Колину, которого она знала и так нежно любила.
– Только в экстренных случаях, когда мне нужно было передать издателю срочное послание, – объяснила она. – Я отправляла зашифрованное сообщение, чтобы он забрал записку в условленном месте.
– Кстати, к вопросу о записке, – буркнул Колин, выхватив сложенный листок из ее рук. – Что, к дьяволу, это значит?
Пенелопа в замешательстве уставилась на него.
– По-моему, это очевидно. Я…
– О да, конечно. Ты, будучи леди Уистлдаун, наверное, неплохо посмеялась надо мной, когда я утверждал, будто это Элоиза. – Выражение, с которым Колин произнес эти слова, чуть не разбило ей сердце.
– Нет! – воскликнула Пенелопа. – Нет, Колин! Я никогда бы не стала смеяться над тобой.
Но по его лицу было видно, что он ей не верит. В глазах Колина светился стыд, выражение, которого она никогда раньше не видела и не предполагала увидеть. Он же Бриджертон! Всеобщий любимец, неотразимый и уверенный в себе. Ничто не могло привести его в смущение. Никто не мог унизить его.
Очевидно, кроме нее.
– Я не могла сказать правду, – прошептала Пенелопа, отчаянно желая, чтобы это ужасное выражение исчезло из его глаз. – Ты же понимаешь, что это было невозможно.
Колин выдержал долгую мучительную паузу, а затем, словно она ничего не говорила и не пыталась ничего объяснить, поднял уличающий листок и яростно потряс им в воздухе, не обратив внимания на ее испуганный возглас.
– Это глупо, – заявил он. – Ты что, совсем лишилась рассудка?
– Что ты имеешь в виду?
– У тебя есть отличный выход. Надо только воспользоваться им. Крессида Тумбли жаждет принять на себя весь позор.
Внезапно он схватил ее за плечи и так крепко стиснул, что она едва могла дышать.
– Почему ты не хочешь оставить все как есть? – страстно произнес он, сверкая глазами. Пенелопа никогда не видела, чтобы Колин проявлял такие сильные эмоции, и ее сердце разрывалось от мысли, что они вызваны гневом на нее.
– Я не могу этого допустить, – прошептала она. – Я не могу позволить, чтобы она выдавала себя за меня.
