Ознакомительная версия.
— Вечная вам память тебе, отец, — шепчет Настя.
Бредут люди. Красивые девушки — их красоту осквернили. Матери несут истощенных детей — из них потом вырастут янычары. Казаки — они поседеют на галерах и однажды исчезнут в морской пучине… Бредут и оглядываются. Не видно? Не слышно?
Нет, не видно. Не слышно.
Как-то вечером пленники увидели волны Днепра, стены небольшой крепости на берегу и огромный паром, на котором их должны перевезти в проклятую татарщину, как на тот свет. И тогда они оставили все надежды на спасение. Падали на колени, целовали родную землю, рвали полынь, засовывали под рубашки на память, плакали, рыдали:
— Прощай, мать-Украина!
— Прощай, мир крещеный!
— Прощай, белый свет!
А на рассвете появились казаки. Стали штурмовать крепость, уничтожать татарский гарнизон, и здесь, на стене, в коротком лютом бою погиб Трофим, так и не увидев родной сестры. До вечера пылала бусурманская крепость. Каждый закоулок осмотрели, но пленников нигде не было.
А Настя уже на шумном, крикливом страшном базаре в Кафе. Вот она, Кафа, о которой не раз рассказывал отец. Кафа, которой пугали детей в Украине.
Солнце палит с самого утра. С моря дует горячий соленый ветер. Кипит человеческое море. И что удивило Настю, среди ордынского гомона слышна украинская речь. Даже слепой кобзарь уселся в тени крепостной стены, тихо напевает казацкую думу.
Настя стоит под шелковицей. Ее продает сам рыжебородый. Его служанки искупали Настю, одели в шелковую магробу, что так красиво облегает ее стройный стан. Перед ней — целая толпа татар, каких-то смуглых чужаков в пестрых одеждах, все чмокают языками, рассматривают ее, что-то обсуждают с рыжебородым и сокрушенно покачивают головами, — наверное, слишком высокую цену запрашивает за нее проклятый татарин. А неподалеку — рогатинцы, ее односельчане. С ними обращаются грубо — щупают мышцы, осматривают зубы, крутят во все стороны. И вот уже крикнул Насте дядька Максим, окруженный чужаками в белых длинных одеждах:
— Прощай, Настя… Помни мои слова: не забывай веры своей, Украины и родной язык — он тут как голос с неба.
— Люди добрые, — поклонился дядько Максим рогатинцам, — может, кто вернется в Украину, передайте сыновьям в Сечь и в Киев, что их отец Максим Некора был продан в Сирию на галеры. Видимо, навсегда. Прощайте, земляки, и простите меня.
— Пусть Бог простит, — вздохнула площадь.
И только кобзарь сильнее затосковал, запричитал словами старой песни:
Ой, чужбина, чужбина,
Почему здесь так студено?
Нет ни ветров, нет ни морозов,
А глаза мои полны слез…
А за Настю идет торг. Что-то азартно судачат татары и чужестранцы, спорят, теребят свои кошельки. Неожиданно все замолчали. Уважительно поклонились кому-то, — в сопровождении свиты на коне подъехал почтенный господин в дорогой одежде, белоснежной чалме, ярких сафьяновых сапогах. Кривая сабля играла на солнце драгоценными камнями. Лошадь гарцевала, разгоняя людей. «Богатый турок какой-то, — подумала Настя. — Недаром татары так прогибаются перед ним».
Действительно, все вокруг стали перешептываться: «Паша, ага». А он гордо глядел по сторонам, прищуривая глаза. Вот скользнул взглядом по Насте, потом еще раз посмотрел — и уже не отводил восхищенных, широко раскрытых глаз. Подъехал ближе, соскочил с коня. На красной морде рыжебородого появилась довольная улыбка: подъехал толковый купец.
Да, юность брала свое: ни страшное сиротство, ни адское горе, ни чужеземный город не стерли с нежного личика Насти нежного румянца. Не поблекли ее брови и сочные губы. Большие карие глаза смотрели на мир печально, и в этом тоже была своя прелесть. Настя немного похудела, но стала еще стройнее, гибче.
— О, Роксолана, — сказал, наконец, паша. Настя презрительно скривила губы — она слышала от отца, что украинских девушек турки зовут Роксоланами.
Паша протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до Настиной щеки. Но она ударила его по руке, и все вокруг испуганно переглянулись, а рыжебородый почернел.
Богатый турок одобрительно кивнул головой.
— Добре, добре, — медленно произнес он украинские слова.
О чем-то спросил рыжебородого, потом кивнул кому-то — подошел золотоноша с большой шкатулкой, и в подол широкого халата татарина посыпалось золото. Быстро опустела шкатулка. Низко-низко склонился рыжебородый, как будто золото пригибало его к земле. А Настю мгновенно посадили на носилки, и черные, голые до пояса рабы понесли ее за пашой.
Над Кафой не затихала многоголосая суета.
«Нет, сейчас все прекратится. Я не поеду в проклятый Стамбул. Разве оттуда можно убежать в Украину? Никогда. Прости меня, Боже…»
Настя перегнулась через толстый борт галеры. Плещет, бьется волна о корабль. Светит месяц, выстилая серебристую дорожку к призрачному горизонту. Тишина на корабле. Все спят. Только скрипят уключины, слаженно бьют весла по воде — полный штиль, и невольники-гребцы выбиваются из сил.
«Сейчас, сию минуту… прыгну в воду… Все, прощай, белый свет!»
Настя смотрит в воду, на сверкающие отблески. Неужели все кончено? Но какая-то сила прижимает ее к палубе, не дает и шагу ступить. Ой, не хочется умирать! Но не хочется и плыть за море — оттуда уже не вернешься в Украину. Лучше умереть…
Но не одна она плывет. И там, в проклятой Турции, много украинцев. Отверженных, забытых, несчастных. А может, ей удастся чем-то помочь им, может, и отомстит за смерть родного отца и матери? А может, этот проклятый паша сделает ее своей женой или служанкой, и она убежит с казаками домой?
Настя отходит от борта галеры.
А снизу, из-под палубы, где сидят галерники, доносится песня. Тихая, печальная, и Насте удается расслышать некоторые слова:
Бедная наша, бедная наша головушка, что чужая сторонушка…
Девушка осторожно, чтобы не разбудить стражу и своего слугу-негра, спускается к галерникам, но они замолкают.
Голые по пояс. На ногах кандалы. Одни гребут, другие лежат тут же на скамьях — спят после тяжелой каторжной работы.
— Вы с Украины? — тихо спрашивает Настя.
— Слышь, Семен? Она по-нашему говорит.
— С Украины, дочка.
— И ты, ты тоже с Украины?
— Что, доченька? Жива ли еще она, наша матушка?
— А звезды светят?
— И давно ты оттуда?
Те, что спали, просыпаются, они с жадностью смотрят на нее, ждут.
— Третья неделя, как я с Украины.
— Третья неделя… а мы… — Длинные весла падают в воду все медленнее и медленнее.
— Братья! Это же будто бы вчера она там была… И откуда ты?
Ознакомительная версия.
