Пройдя по коридору, она наощупь открыла дверь, вошла внутрь. Комната была не освещена. Андре, стоя у окна, рассматривал силуэт вошедшей девушки.
Габриэлла вошла в ажурной тунике и в шелковых чулках, которые держались на ее красивых, тонких, стройных ногах на изящных подвязках. Волосы распущены, их волны сбегали ниже ягодиц. Он подошел к ней, привлек к себе и начал срывать с нее одежду. От нее пахло грудным молоком, от этого запаха, он пришел в дикий экстаз. Он сорвал с нее, что можно, последними спали на пол подвязки для груди и чулки, через несколько секунд, они предстали рваным шелком. Габи стояла, не шелохнувшись. Андре онемел от ее наготы, в который раз она его восхитила. И на этот раз, она стояла, как мраморный памятник: холодная и безразличная. Он привлек ее к себе насильно. Запах волос дурманил. Он ее брал неистово. Скорее всего! Пытаясь взять реванш, превзойти его, Виктора Гюго, тень которого, Андре ощущал кожей, каждым нервом. В ней он нашел его Габи. Она, же была пред ним, как оголенный нерв, обращенная к нему лицом, лежа на спине. Экстаз Андре был тем блаженством и агонией, что он взял не девку, а «Габи». Она словно вышла из своей скорлупы, что придавала ей сил, выстоять это раунд унижения, ради сына, но тут, же в голове пронесся немой вопрос, – Что она здесь делает? Привстав на локтях, она плюнула в лицо Андре. Тот в замешательстве застыл, потом начал насиловать, кажется до бесконечности, при этом, он кричал, что есть мочи, – Сука! Возгласами раненого зверя, вводя в резонанс стены этого дома, потолок, кажется, готов был пасть ему на голову. Габи потеряла сознание, он потерявший контроль над собой, начал избивать обмякшее тело ногами. Видя, что она бесчувственна, не ощущает ни боли, ни унижения, он сел с края кровати, и разрыдался от бессилия предстать в ее глазах – судьей, господином ее судьбы.
Габи лежала на полу, наверно встретившись в этот момент в не реальном мире, потерянном рае, с Гюго. Там, она видела перед собой того, кому назначила встречу в ее и его будущем. Она не солгала, когда предсказывала ему тогда у Собора Парижской Богоматери, а он ей, помнится, не хотел верить. Он здесь, он рядом, пусть, даже в ее помыслах о счастье. Андре, на ходу одеваясь, выбежал из комнаты.
Мадам Розетт сидела перед зеркалом, всматриваясь в свое стареющее лицо. Ведь, еще недавно, она была мила, сексапильна и даже весела. Она вздохнула, обводя пустым взглядом будуар, ее взгляд остановился на спящем малыше, что посапывая крепко спал. По ее лицу пробежала улыбка. Только рядом с малышом она ощущает в себе молодость, в ней раскрывается женщина – мать, пусть, не сыгранная ею роль в этой жизни. Прокрутив это в мозгу, ей стало тоскливо, одиноко и страшно перед своим будущим, в котором она, уже предстанет не молодой, потасканной. Она посмотрела на дверь, ее взяла оторопь, за нею кто-то орал, нарушая покой в ее доме. Она вздрогнула от мысли, – Не дай Бог, что-то натворила, эта дерзкая красавица, Габи. Тогда, точно, слава о доме пойдет семимильными шагами по всему Парижу. Дай, только повод этому писаке Андре. Она взяла со столика трубку, в очередной раз заглянула себе в глаза, вяло улыбнувшись своему отражению, закурила, размахивая рукой, пускала затяжные клубы дыма, явно нервничала.
В комнату вошли без стука. Она вздрогнула, но тут, же собравшись духом, строго произнесла, – Не рановато, ли вот так врываться с утра к немолодой женщине? Андре стоял в дверях, явно взбешенный. Он, рывком поддавшись вперед, начал кричать, – Мадам! Рад Вас видеть при здравии и при прелестях! Но, я просто возмущен поведением этой девки, Габи. Дикарка! За что, я плачу ей и Вам деньги? На столь раздраженный крик отреагировал малыш, он стал плакать. Мадам стояла в нерешительности, выйдя из оторопи, сказала, – Месье! Я разберусь с ней! У Вас, что к этой девке есть претензии? Она повернула голову в сторону малыша. Начала кричать ему, чтобы тот не плакал. Он не унимался, подойдя к нему, она начала душить подушкой. Андре, совершенно испуганно, смотрел на происходящее, стоял, сжавшись, оторопев, глотая ртом воздух. Зрелище было ужасающим. Не выдержав, истерично крикнул, – Да, перестаньте, же Мадам, он – ребенок! Он в полном смятении чувств выбежал из комнаты, грохнув со всей силой дверью, отчего Мадам Розетт, пришла в себя, испугавшись, что она чуть не задушила малыша, сняв подушку, стала трепать щечки, слезно прося того, прийти в этот злой мир. Обхватив его хрупкие плечи, содрогаясь, плакала, от капель слез, он пришел в себя. Мадам Розетт обняв его маленькое тельце, каялась. В ее глазах он предстал Ангелом, за ним, же стоял, Сам Господь.
Было, уже за полдень, но Гюго, так и не проснулся. Он лежал плашмя, без всяких движений, словно несколько дней вовсе не спал, а теперь отдыхает в своем маленьком раю, во сне. Так казалось со стороны его жене Адель. Но только Забель настораживало его спокойствие сна, значит, там, в глубинах подсознания, он живет своими тайнами, что столь глубоко скрыты для вездесущих глаз и хранятся под семью замками. Адель бродила по комнатам, не находя себе места. Она и радовалась и огорчалась. Он здесь с ней и в то, же время, где-то абсолютно в другом месте и, уже без неё и детей.
Забель подошла к Гюго, тронула тыльной стороной ладони его покрытый испариной лоб. Почувствовав тепло руки, Гюго пробормотал, – Я найду тебя, Мой Ангел! Тут, же словно обожжённая током, она отпрянула на шаг, закрывая рот рукой, опрометью выбежала из комнаты. Через минуту она, уже на кухне варила отвар из лебеды, чтобы снять порчу, той чертовой цыганки, что не дает покоя ее Адель и детям, что, уже, как никто настрадались, в поиске ответа на вопрос: где папа? Адель, как могла, отдаляла, гнала мысль, что он их покинул навсегда. Она им говорила, что отец сейчас много работает, ему необходимо пожить вдали от семьи. Они с этим соглашались, так как понимали, что ему всегда мешали их детские игры, шум и плачь.
Войдя на кухню, Адель застала Забель за процедурой заварки лечебного настоя против очередной заразы, так как на ее лице, она не заметила ни улыбки, ни теплых тонов цвета кожи. Та стояла слишком злая, желваки бегали, словно внутри нее шла борьба миров: зла и добра, если не сказать более, скорее – всего, шла война. Забель, что-то шептала…
Вошедшая Адель ее напугала, из ее руки выскользнул ковш с отваром, она вскрикнула и сказала вслух, то, что дамам слышать нельзя. Адель, глядя на нее, просто опешила. Забель в гневе крикнула, – Ну, вот весь ритуал нарушила, а это значит, что ты сняла с него мой наговор. Зло, добавила, – Тебе, же хуже! Знать, чары той чаклунки сильнее моих будут. Ведьма она, как пить дать – ведьма! Адель стояла, как вкопанная, из глаз текли слёзы, теперь до нее дошло, что здесь делала Забель. Она опрометью выбежала из кухни. Забель, молча, взяла тряпку и начала протирать пол, гнусаво, бубня себе под нос, – Сука, она и есть сука! А, из-за нее хорошая женщина мается.
