Она приободрилась при мысли, что в королевском дворце вскоре предстоит бал: обычно Вильгельм после обязательных «рабочих», танцев на все остальные приглашал только ее.
Увы, пусть перед выездом из дворца Радзивиллов зеркало подтвердило ей, что она очаровательна, — дорогой Вильгельм пригласил ее на танец всего лишь раз, а когда по окончании танца повел ее в буфет, освежиться напитками, девушке пришлось констатировать, что генерал фон Гершфельд как тень следует за ними. Вернувшись домой после этого ужасного бала, она, бедное дитя, упала на постель и зарыдала.
— Он меня больше не любит!.. — бормотала Элиза в паузах между рыданиями. — Он даже не смотрит на меня! Может, я ошибалась? Может, он меня никогда и не любил?.. О, Вильгельм, Вильгельм!.. За что?
Будь она более опытной, непременно заметила бы явную грусть на лице принца, а возможно, и горестные взгляды, которые он бросал на нее тайком. Но она сама невинность, еще и страдала легкой близорукости.
А несчастный Вильгельм нес свой крест. Элизу он обожал — теперь так сильно, как никогда. Ему пришлось приложить все силы, чтобы держать себя в руках в ее присутствии и соблюдать линию поведения, которую сам себе предписал. Но это становилось все труднее, страдания — все более невыносимыми, и молодой человек спрашивал себя, как долго сумеет стоически выносить эту пытку.
И однажды вечером, по окончании праздника во дворце Радзивиллов, когда он прощался с матерью Элизы княгиней Марией, нервы несчастного внезапно сдали. Весь вечер Элиза сторонилась его как зачумленного, даже не улыбнулась ему, когда он появился во дворце, — эту презрительную отчужденность возлюбленной вынести он уже не смог…
Произошло ужасное: поднося к губам руку княгини Марии, Вильгельм отчаянно зарыдал, — естественно, это породило сильное волнение всех присутствовавших. Такое, что фон Шильден, считавший дело Радзивиллов списанным в архив, едва не потерял сознание.
Но Вильгельму не было никакого дела до обмороков фон Шильдена, он устал страдать. Сразу по возвращении домой бросился к столу и нервной рукой написал несколько слов: «Я люблю вас! Я никогда никого не любил и не полюблю, кроме вас… А у меня даже нет права говорить вам это…»
Получив эту записку, Элиза опять забилась в рыданиях, но теперь это были слезы счастья и облегчения. Прежде она не испытывала такого страха потерять любимого.
Зимой 1821 года в королевском дворце в Берлине устроили праздники — целый ряд — в честь сестры Вильгельма принцессы Шарлотты, вышедшей замуж за великого князя Николая, наследника российского престола, и прибывшей с мужем навестить родных. Балы, концерты, живые картины, последовали один за другим. Юная Элиза, естественно, принимала участие во всех этих увеселениях со свойственным ее возрасту воодушевлением. Тем более что на небе ее счастья больше не возникало ни единого облачка. Жила как во сне, в блистательной толпе видела лишь своего дорогого, единственного Вильгельма; делала вид, что не замечает знаков внимания, которые оказывал ей с ее красотой, наследный принц Фридрих Вильгельм. Он для нее всего лишь брат возлюбленного!
Что касается Вильгельма, он купался в волнах романтизма со странным чувством, что ежесекундно рискует умереть от распирающей его страстной любви. Однажды вечером этот крепкий, здоровый молодой человек едва не упал в обморок; увидел в одной из живых картин свою Элизу, в лазурных муслинах, исполнявшую роль юной гурии, которую свирепые стражники остановили у дверей рая, — его чувствительная душа увидела в этом плохое предзнаменование.
Позже, на балу, — она появилась в белом шелковом платье, украшенном белоснежным лебедем, — подумал: «Как прекрасна!» — и едва не разрыдался снова. Никто и никогда не любил так, как он! Никогда прусская сентиментальность не достигала таких вершин в жизни принцев!
Однако при дворе был некто, от чьего взора не ускользнуло это странное поведение. Принцесса Шарлотта, ставшая в результате женитьбы и благодаря русской православной церкви великой княгиней Александрой Федоровной и ждавшая дня, когда станет царицей, всегда питала к младшему брату чувство, которое можно назвать тайным предпочтением. Она хорошо его знала, и то, что он влюблен — раньше не замечала, — не ускользнуло от нее. Однажды утром решила его исповедовать:
— Скажи, Вильгельм, ты любишь эту юную Элизу?
— Люблю ли я ее?! Обожаю и не могу представить свою жизнь без нее! Мысль, что придется от нее отказаться, становится мне все более невыносима, по мере того как проходит время. Не думал, что можно так страдать от любви.
— Все зашло настолько далеко?
— Больше того! Если она не станет моей женой — жизнь сделается для меня лишь нескончаемым мучением!
— Не стоит так драматизировать. Ты знаешь, как я тебя люблю, — глубоко страдаю, видя, что ты так угнетен. Обещаю, приложу все свои силы, чтобы сделать тебя счастливым! Эта малышка очаровательна, вижу, что вы и впрямь друг друга любите!
— Ты очень добра. Но что ты можешь сделать?
— По крайней мере поговорю с отцом — он мне все—таки доверяет. Не забывай, что я стану императрицей.
Исполняя свой план, она не стала терять ни секунды. К несчастью, скоро с огорчением поняла — старый Фридрих Вильгельм твердо стоит на своем: женитьба на дочери Радзивиллов «не—воз—мож—на»! Вильгельм должен жениться только на принцессе из королевского дома!
Огорченная Шарлотта покинула отца после часа бурных споров и, вернувшись в свои апартаменты, не нашла в себе смелости рассказать брату о своей неудаче. Зато к Вильгельму явился посланный королем фон Шильден, получивший приказ пожурить принца. Вынести это оказалось выше его сил.
— Если мне не дают жениться на ней, пусть разрешат по крайней мере уехать куда—нибудь! Зачем обрекать меня на ежедневную пытку видеть ее без возможности приблизиться?! — И оставив незадачливого посланца, принц убежал в свой кабинет, сильно хлопнув дверью.
Однако этот крик отчаяния тронул—таки короля: он решил образовать комиссию для изучения аристократических корней рода Радзивиллов. Пусть посмотрят, нельзя ли все—таки заключить этот брак. Естественно, председателем комиссии назначил столь необходимого фон Шильдена.
Много дней комиссия провела за изучением пергаментов, перетрясла тонны пыли и архивных документов, не проявляя при этом доброжелательного отношения. Но все архивные раскопки не столь уж необходимы: генеалогическое древо князей Радзивиллов, подаривших Польше королеву, одно из самых древних и безукоризненных. Не нашлось бы ни единой зацепки — если бы не известное упрямство Фридриха Вильгельма и не боязнь членов комиссии ему не потрафить.
