– Я бы с удовольствием вернулась на виллу. – Мария Йордан горестно вздохнула. – Вот если бы вы могли замолвить за меня словечко, Брунненмайер.
Повариха открыла задвижку печи, просунула три полена, подвигала их железной кочергой и снова закрыла. Потом она не спеша поставила кочергу на место и напомнила:
– Вы же сами хотели уйти с виллы. Ну что мне еще сказать?
В окно Мария Йордан увидела Эльзу с корзиной, доверху наполненной бельем.
– Уже четыре месяца я не получаю зарплату, – тихо призналась она. – Гадаю на картах где только можно. На эти деньги питаемся я и Герти, служанка. А если фрау Хагеманн и завтракает дома, то ест хлеб, купленный на мои деньги. Вот так. Видит Бог, я так привязана к семье Мельцер…
– Все это, конечно, ужасно. Это позор для семьи, и надо что-то делать, пока дело не дошло до скандала, – проворчала Брунненмайер. Тут распахнулась дверь на кухню и через нее протиснулась Эльза с огромной корзиной белья в руках. – Попробуйте сходите к Шмальцлер.
Мария Йордан горестно кивнула. Да, это был, пожалуй, лучший выход. Если экономка откажет ей, можно поговорить с госпожой Мельцер. Та раньше была высокого мнения о ней. Раньше – это до того, как Мари выгнала ее. Та самая Мари из приюта, которая именуется теперь фрау Мельцер-младшая. Вот как все может сложиться в жизни. Однако она, Мария Йордан, уже однажды потеряв все, в конце концов хорошо устроилась, получив должность камеристки. Может, ей и во второй раз удастся выбраться из нищеты и долговой ямы.
– О, Мария Йордан! – удивленно воскликнула Эльза, ставя на стол свою корзину. – Будешь гадать? Сегодня выложу тебе целую марку, если расскажешь о моем будущем.
Йордан была озадачена этим неожиданным предложением. К ее огорчению, она никак не могла принять его. Элеоноре Шмальцлер это не нравилось, однажды она даже запретила ей гадать, назвав это дело «не христианским, языческим ремеслом». К счастью, Эльза не стала настаивать, а принялась сматывать выстиранные льняные повязки.
– Доктор Мёбиус уже спрашивал про них, – с сияющими глазами произнесла она, – Надо поторапливаться.
Когда в кухню вошла Августа, держа на руках двухлетнюю светловолосую Лизель и Максла, Мария Йордан сказала, что пойдет пройдется по парку.
– Только не распугай пациентов! – прокричала ей вслед Августа. – Во второй половине дня господа офицеры проводят время в парке, где они могут незаметно выкурить сигаретку-другую.
Марии Йордан пришлось проделать немаленький путь, чтобы через парк попасть на террасу, где, как она полагала, находилась Элеонора Шмальцлер. Дело в том, что теперь во дворе был разбит большой огород, где росли белокачанная капуста, салат, редис, зелень, лук и морковь, и кажется, даже вились горох и стручковая фасоль. Старый Блиферт подметал узкие тропинки между грядками веником из прутьев, который, похоже, сам и смастерил. Он помахал Марии, и она помахала ему в ответ. «Ну хоть кто-то благосклонен ко мне», – подумала она, и это ее хоть как-то обнадежило.
О, как же она сглупила, отказавшись от своего положения на вилле! Она отказалась от стабильной жизни просто потому, что у нее не было желания подчиняться молодой женщине, которая раньше была ниже ее по статусу, а теперь стала ее госпожой.
Среди буйно разросшегося кустарника она действительно заметила двух молодых людей, медленно идущих по посыпанной песком дорожке парка. Один их них – с перевязанной правой рукой – был одет в униформу, на другом были рубашка и длинные штаны, а перевязана была голова. Они курили.
Обойдя большой куст можжевельника, Мария Йордан увидела террасу. Какое печальное зрелище! Там, где в прежние счастливые времена пили кофе в кругу семьи, летними вечерами при свете зажженных факелов отмечали праздники, теперь стояли три койки, на которых неподвижно лежали больные. Другие расположились на плетеных стульях и беседовали друг с другом, большинство из них были с повязками и на босу ногу. Молоденькая медсестра вела по лужайке одного пациента, она разговаривала с ним, а он протягивал руки, чтобы потрогать веточки молодого бука. Вероятно, бедняга потерял зрение.
Она осторожно подошла к террасе, приветливо кивнула изумленным медсестрам и спросила о фройляйн Шмальцлер.
– Она в процедурном кабинете. У нее совещание с врачами. Вы ее знакомая?
Ей предложили стул и попросили подождать. Марии Йордан ничего другого не оставалось, как последовать этой просьбе. Казалось, она целую вечность просидела под палящим солнцем, поэтому была бесконечно благодарна, когда один из пациентов, коренастый мужчина средних лет, предложил ей стакан воды.
– Подвиньте стул немного в тень, – посоветовал он, улыбаясь. – Сегодня очень жарко.
Солдат представился. Его звали Себастьян Винклер, раньше он работал учителем и жил в деревне неподалеку от Нюрнберга. Недавно ему ампутировали правую ногу. Безобидная царапина, которую он поначалу едва заметил, воспалилась, потом нога начала опухать, появились адские боли: доктор диагностировал заражение крови. Еще чуть-чуть – и было бы уже поздно.
– Таким образом человек может погибнуть не только от врага. – Он покачал головой. – Просто по собственной глупости и неосторожности.
Он на все лады расхваливал лазарет. Врачи превосходные, а как они стараются, особенно молодой доктор Мёбиус. А медсестры – все они добровольно выполняли эту работу, не имея медицинского образования, и проявляли такую сноровку и любовь к делу, что заслужили особую благодарность. Молодая фрау фон Хагеманн даже принесла ему несколько книг из домашней библиотеки, ведь он очень любил читать. Солдат спросил Йордан, знакома ли она с новеллами Теодора Шторма, на что она ответила отрицательно. Разговор казался ей несколько утомительным прежде всего потому, что ей постоянно приходилось следить за дверью процедурного кабинета, чтобы не пропустить Элеонору Шмальцлер. Но как это часто бывает, в тот момент, когда Шмальцлер вместе с двумя врачами вышла из процедурной, Мария Йордан отвлеклась, бросив взгляд в сторону зимнего сада. Там стояла особа с длинным носом и маленьким ртом и с любопытством смотрела на террасу. Никогда раньше она не видела эту женщину – неужели Мельцеры взяли новую камеристку?
– Фройляйн Йордан! Вы ждете меня?
Она вздрогнула, а из головы вдруг абсолютно все вылетело. Все разумные доводы, которые она придумала, оправдания, отговорки, запутанные формулировки – все это куда-то исчезло.
– Да… да, я… я ждала вас, фройляйн Шмальцлер, – робко сказала она. – Дело… дело в том, что я…
Она встала и подошла к Шмальцлер поближе, дабы не все на террасе услышали, по какому делу она здесь. Она лепетала, как пятилетняя девчонка, ей казалось, что за время ожидания солнце успело растопить ее мозги.
– Да, понимаю, – наконец сказала Элеонора Шмальцлер и повернулась к медсестре, задавшей ей вопрос.
– Три кровати теперь можно застелить свежим бельем, Герта. И помогите лейтенанту собрать вещи.
– Он хотел бы попрощаться с вами, фройляйн Шмальцлер.
– Я сейчас приду.
Мария Йордан стояла на одном месте в ожидании ответа и уже забеспокоилась, не забыла ли Шмальцлер про нее.
– Я не могу рекомендовать вас в качестве камеристки, фройляйн Йордан, – наконец обратилась к ней экономка. – Но я могла бы предложить вам работу портнихи. Пока. На первое время.
– Это… это было бы очень любезно с вашей стороны.
13
Гумберту больше всего на свете хотелось влепить себе оплеуху. И не одну, а сразу две, по обеим щекам. А еще пнуть себя под зад. Вот дурак набитый! Отдал честь господину майору. Лихо, без запинки, как учили.
– Действительно, – сказал майор фон Хагеманн, пристально глядя ему в лицо. – Гумберт. Или я должен сказать: Гумбертина?
Он усмехнулся какой-то странной усмешкой, какую Гумберт никогда раньше не видел на его лице. Эта была усмешка прожженного, порочного, злобного человека. Гумберт размышлял, еще было не поздно подхватить подол юбки и бежать отсюда со всех ног. Однако он никак не мог ни на что решиться и стоял на месте как вкопанный.
