Горничная насупила густые брови.
— Я… прошу прощения, ваша светлость. Я уверена, что ее нет, но, может быть, вы хотите поговорить с мистером Нидэмом?
Дворецкий Виолы. По крайней мере, он получит конкретные ответы.
— Было бы чудесно, благодарю вас.
Девчушка смерила его взглядом и, видимо решив, что он не слишком грозный, открыла дверь шире, чтобы он мог пройти в дом.
Первыми на глаза Яну попались картины, целые штабеля рам, выставленные у одной из стен ярко освещенного вестибюля.
— Леди Чешир все это перевозит? — спросил он, выдавливая из себя добродушный тон и, как он надеялся, неотразимую улыбку.
Девушка замялась, бросила взгляд через плечо, потом снова на герцога.
— Послезавтра мы уезжаем за город. Это картины, которые леди Чешир забирает с собой.
— Уезжаете за город? — переспросил Ян, не умея скрыть тревогу и острое любопытство.
Горничная закусила губу, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Да, но я думаю… думаю, вам лучше поговорить с Нидэмом, сэр. Пожалуйста, подождите здесь.
Быстро сделав реверанс, она повернулась и стремглав помчалась по коридору.
Она бежит. Причем на шаг впереди меня…
Ян тут же взялся за дело. Если Виола решила взять с собой именно эти картины, значит, они важны, по меньшей мере, для нее. Следовательно, здесь могут быть его портреты. Ян представить себе не мог, чтобы Виола бросила эротические полотна в вестибюле, на глазах у слуг. Впрочем, не исключено, что все они уже знают о ее втором «я» и подробностях ее работы. Или же у Виолы могли остаться наброски и картины, изображавшие его в темнице, пусть и не эротические, но все равно компрометирующие. Какими бы мотивами ни руководствовалась леди Чешир, он должен знать, имеется ли здесь нечто такое, что могло бы очернить его или еще больше унизить.
Не видя поблизости никого из слуг, Ян быстро подошел к первой кипе и принялся отделять рамы одну от другой ровно настолько, чтобы окинуть взглядом холст и тут же перейти к следующему. В первом ряду не обнаружилось ничего, кроме натюрмортов, садов и прудов — картин, которые леди показывают за чаем. Со второй кипой дела обстояли примерно так же, за исключением наброска, изображавшего щенят, уснувших на одеяле, — вероятно, этот рисунок Виола создавала для детской.
На третьей кипе Ян задержался дольше. В пяти золоченых рамах помещались портреты, и он предположил, что это портреты родственников. С первой же картины на Яна взглянули и заставили содрогнуться знакомые лица — все три сестры, серьезные и задумчивые, и среди них Виола, такая юная и растерянная. Герцог отодвинул портрет с глаз долой.
На двух следующих полотнах были изображены люди, которых Ян не знал. А вот далее следовал замечательный семейный портрет Виолы с младенцем и мужем, лордом Генри Крессуальдом, бароном Чеширом, мужчиной вдвое старше нее и таким отталкивающим с виду, что Ян остолбенел. Он все смотрел на картину, не в силах представить, что Виола могла выйти замуж за такого джентльмена: тощего до безобразия, с глубоко посаженными глазами, длинным, заостренным подбородком, реденькими подкрученными усиками и огромными ушами, которые он пытался прикрыть скудными, намасленными волосами, зачесанными от самой макушки к мочкам.
Завороженный, даже немного напуганный, Ян перевел взгляд на Виолу, которая на картине выглядела не старше двадцати. На лице ее играла даже не улыбка, а намек на нее; красивые волосы были подняты в высокую прическу, выразительные глаза смотрели сосредоточенно. Одетая в скромное голубое платье, Виола стояла рядом с сидящим мужем, опустив одну руку ему на плечо, а другой прижимая к себе закутанного в пеленки младенца. Они были поразительной парой, во всех смыслах, в каких не должны были быть, и на несколько мгновений в Яне проклюнулась грусть и сочувствие к молодой женщине на портрете.
Ян встряхнулся. Сама виновата. Он еще не набрал достаточно силы, чтобы ходить без посторонней помощи, а она уже выскочила замуж за человека из более высокого круга, покинула Уинтер-Гарден и отреклась от своего темного прошлого. Сочувствия она от него не дождется. Она знала, что делает, так пусть теперь расплачивается. С этой мыслью Ян потянул раму на себя и открыл последний портрет из группы.
Первым впечатлением была необычайная яркость красок — все оттенки жгучего красного и сверкающего голубого, сливавшиеся в портрете мальчика лет четырех, одетого в короткие штанишки, чулки и бархатную курточку, застегнутую до самых рюшек белого воротника. Малыш стоял, торжественно вытянувшись, на фоне массивной лестницы, каждую ступеньку которой отмечала ваза, наполненная цветущими красными розами. На первый взгляд ребенок очень походил на Виолу, особенно умным, проницательным взглядом и застенчивым наклоном головы. Но, сосредоточившись наконец на чертах лица, Ян уловил что-то знакомое.
Прищурившись, он стал изучать оттенок каштановых волос ребенка, его прическу, форму его светло-карих глаз, линии щек и подбородка. И поскольку у мальчиков в четыре года черты лица еще не становятся зрелыми и определившимися, будь на нем платье, как у девочек, и ленты в волосах, он бы сошел за сестру Яна в его возрасте.
Он выглядел как Айви. Он выглядел в точности как Айви.
— Ваша светлость?
Ян вздрогнул от неожиданности, отскочил назад и перевел взгляд на Нидэма, который шел к нему из глубины дома.
— Прошу прощения, сэр, мы готовимся к возвращению за город, и у меня много дел. Лиза говорит, что вы ищете леди Чешир?
Слова дворецкого не дошли до сознания. Растерявшись, Ян быстро заморгал и повернулся обратно к картине.
— Кто это?
Нидэм посмотрел на кипу портретов.
— Вы имеете в виду мальчика? Это лорд Джон Генри, барон Чешир.
У Яна пересохло во рту; его пульс участился.
— Сын леди Чешир, — проговорил он в подтверждение собственных мыслей.
— Верно. Она нарисовала этот портрет в прошлом году. Он один из ее любимых. — Нидэм нахмурился. — Что-нибудь не так, ваша светлость? Вы выглядите несколько… напряженным.
Не напряженным. Встревоженным. Существует только одно объяснение, почему ребенок Виолы ни капли не напоминает ее мужа, зато очень похож на его сестру-двойняшку Айви. Понимание пришло, как оплеуха.
— Боже мой… — прошептал Ян.
— Сэр?
Ян пошатнулся, внутри у него все сжалось, а широко распахнутые глаза продолжали с изумлением взирать на портрет.
— Сколько ему лет? — спросил он сдавленным, едва слышным голосом.
Нидэм потянул себя за полы жилета и, замявшись, перенес вес тела с одной ноги на другую.
