— К тому моменту мне будет уже сорок восемь лет.
— Кстати, завтра вечером Руперт с отцом приедут к нам, чтобы подписать соглашение о помолвке. Очевидно, сразу после этого он отправляется на войну во Францию.
— Боже мой! — воскликнула Джорджиана. — Ты и вправду станешь герцогиней. Глупый жених превратится в безмозглого мужа.
— Глупых женихов часто убивают на поле боя, — заметила Оливия. — Кажется, их называют пушечным мясом.
Джорджиана неожиданно рассмеялась.
— Ты могла хотя бы изобразить печаль.
— Думаю, я была бы опечалена, — возразила Оливия.
— И не без причины. Тогда бы ты не только лишилась возможности стать «вашей светлостью», но и родители, взявшись за руки, спрыгнули бы в воду с Баттерси-Бридж.
— Не представляю, как повели бы себя мама с папой, если бы французы превратили гуся, обещающего золотые яйца, в паштет из печенки, — грустно заметила Оливия.
— А что будет, если Руперт умрет, так и не женившись на тебе? Пусть помолвка и обладает законной силой, но это же не замужество.
— Думаю, подписанные бумаги несколько упрочат положение. Наверное, большинство в свете полагают, что он пойдет на попятный, прежде чем мы окажемся у алтаря, ведь я некрасива, и к тому же не ем достаточно салата.
— Не говори глупостей. Ты очень красива, — сказала Джорджиана. — У тебя самые замечательные глаза из всех, что я видела. Не понимаю, почему у меня глаза карие, а у тебя зеленые. — Джорджиана пристально посмотрела на сестру. — Светло-зеленые. Совсем как сельдерей.
— Если бы мои бедра были такие же стройные, тогда можно было бы и порадоваться.
— Ты очень аппетитная. Как сладкий, сочный персик.
— Персиком быть совсем неплохо. Но к сожалению, сейчас в моде сельдерей.
Глава 2 В которой мы встречаем герцога
Литтлборн-Мэнор
Кент
Резиденция герцога Сконса
Пока Оливия с Джорджианой спорили о преимуществах персиков перед сельдереем, герой нашей сказки вел себя совсем иначе, нежели все принцы. Он не опускался на одно колено, не восседал верхом на белом коне, да и бобового стебля поблизости не было видно. Он сидел в библиотеке, размышляя над запутанной математической проблемой — теоремой Лагранжа. Выражаясь яснее, даже если бы этот герцог и столкнулся с бобовым стеблем необычайного размера, он бы, вне всякого сомнения, попытался вспомнить свои познания в ботанике, но ни в коем случае не стал бы карабкаться вверх.
Из вышеизложенного должно быть ясно, что герцогу Сконсу сказки были глубоко отвратительны. Он их не читал, не думал о них и, уж конечно, в них не верил. Мысль о превращении в сказочного героя казалась ему нелепой, и он бы с ходу отмел предположение о том, что, может быть, в чем-то похож на белокурых принцев в бархатных камзолах, которые нередко встречаются в подобных сказках.
Таркуин Брук-Чатфилд, герцог Сконс, известный близким, которых было ровно двое, как Куин, больше походил на сказочного злодея, чем на героя, и ему это было прекрасно известно.
Он уже не помнил, в каком возрасте понял, что совершенно не похож на принца. Возможно, ему было пять лет, или семь, или даже десять, но в один прекрасный миг он осознал: иссиня-черные волосы с белой прядью надолбом весьма необычны и не воспеваются в сказках. Возможно, тогда кузен Перегрин впервые назвал его дряхлым стариком, что и привело к потасовке.
Но не только волосы отличали герцога от других юношей. Уже в десятилетнем возрасте у него был суровый взгляд, выдающиеся скулы и аристократический нос. К тридцати двум годам, как и двадцатью годами ранее, вокруг его глаз не пролегали морщинки от смеха, и все по одной простой причине.
Он почти никогда не смеялся.
Однако Куин все же кое-чем напоминал героя «Принцессы на горошине», хотелось ему того или нет: его мать занималась поисками жены для него, и ему было совершенно все равно, какими критериями она при этом руководствовалась. Если бы она сочла, что горошина под матрацем или пятью матрацами — единственный способ выбрать достойную будущую герцогиню, Куин бы согласился, лишь бы самому не пришлось об этом думать.
Итак, герцог отличался царственностью и величием, как безвестный принц из сказки и как Джорджиана. К дверям он приближался с таким видом, будто они принадлежали ему по праву. Но поскольку дверей в его доме было много, он мог бы заявить, что это вполне резонное предположение. Он смотрел на всех свысока, потому что был намного выше других. Способность смотреть свысока и надменность были его правом от рождения. О другом способе вести себя он и помыслить не мог.
Однако надо отдать ему должное, Куин все же признавал некоторые из своих недостатков. Например, он редко догадывался, что чувствуют окружающие его люди. Он обладал большим умом, и мысли других его мало удивляли. Что же касается их чувств, то герцог терпеть не мог того, как люди их скрывают, чтобы затем вдруг разразиться пустой болтовней или слезами.
Из-за неприязни к проявлениям человеческих чувств он окружал себя людьми, подобными себе и своей матери, которые при столкновении с трудностями начинали разрабатывать план действий, не чуждый экспериментов для доказательства той или иной гипотезы. И более того, эти люди не плакали, если их гипотезы оказывались неверны.
Герцог считал, что у людей вообще не должно быть столько эмоций, поскольку они нелогичны и, следовательно, бесполезны. Однажды он попал в неловкую ситуацию, поддавшись эмоциям, и это закончилось плохо. Точнее, ужасно.
При одной лишь мысли об этом сильная боль пронзала его грудь в том месте, где, как считал герцог, было расположено сердце, но по привычке он не обращал на нее никакого внимания. Если бы он стал считать, сколько раз в месяц, в неделю или в день испытывает укол этой боли… Об этом не следовало и думать.
От своей матери герцог узнал одну вещь: о постыдных чувствах лучше всего забыть. А если забыть нельзя, как в его случае, тогда надо тщательно скрывать эту слабость.
Стоило ему подумать о матери, как дверь в библиотеку распахнулась, и дворецкий Клиз нараспев произнес:
— Ее светлость.
— Я все продумала, Таркуин, — заявила герцогиня, появляясь в дверях за дворецким. За ней по пятам шли ее личный помощник Стиг и служанка Смидерс. Ее светлость, вдовствующая герцогиня, предпочитала быть повсюду окруженной стайкой слуг, словно епископ, сопровождаемый восторженными служителями. Она не отличалась высоким ростом, но производила такое сильное впечатление, что казалась высокой, чему способствовал и возвышающийся на голове парик, сильно напоминавший митру епископа. Все это еще больше подчеркивало место герцогини в этом мире — на самом верху.
