Боже милостивый! Похоже, он говорит серьезно.
— Ты сошел с ума!
Гарольд Бертрам издал безрадостный смешок и проглотил свой напиток. Не спеша подошел к письменному столу и поставил на него пустой стакан.
— Да, вероятно. Но я исчерпал все возможности удержать тебя в узде. Может быть, год на попечении сестер-монахинь принесет успех там, где я проиграл.
Год! Она задохнулась от ужаса, когда смысл произнесенной отцом фразы дошел до нее. Нет, нет, должно быть, это всего лишь блеф.
— Ты забыл, что случилось, когда ты в прошлый раз отослал меня из дома? — спросила Амелия, стараясь говорить спокойно.
Даже он, столь явно уклоняющийся от исполнения родительского долга, не мог не помнить, что время, проведенное дочерью в пансионе, было чревато одними неприятностями.
— Я считаю, что некоторое время спокойного религиозного самосозерцания — как раз то, что сейчас тебе требуется. Похоже, только сам Господь может обуздать твою мятежную натуру, и я с радостью возложу на него эту задачу.
Она глубоко вдохнула, но это не умерило панику, зародившуюся где-то внутри, на дне желудка.
— А как же мой светский сезон? Значит, я должна его пропустить ради того, чтобы оказаться запертой с какими-то не в меру благочестивыми монахинями?
Она ненавидела себя за то, что в голосе ее прозвучала коварно прокравшаяся в него боль, а руки стали внезапно липкими и влажными.
— А что еще мне, по-твоему, остается делать? — спросил отец негромко, огибая письменный стол и садясь в кресло.
Поверх переплетенных и сложенных башенкой пальцев он буравил ее суровым взглядом.
— Мне необходимо несколько месяцев пробыть в Америке. Если я оставлю тебя здесь, то, как только я уеду, ты начнешь куролесить по всей Англии — от Корнуолла до Нортумберленда — бог знает с кем, а по возвращении лишь Господу известно, какого негодяя я увижу в качестве твоего мужа.
— А почему так важно, чтобы на нем стояла твоя печать: «одобряю»? Думаю, достаточно того, что ты избавишься от меня.
Ее слова прозвучали более эмоционально, чем ей хотелось бы. Но причиной тому был скорее гнев, чем боль. Ей безразлично, что отец ее не любит. Больше не любит. Вскоре после смерти матери она вытравила в своем сердце потребность в отцовской нежности.
Амелия помолчала, распрямила и расслабила пальцы, впивавшиеся в ладони, и продолжала говорить, тщательно следя за тем, чтобы тон ее оставался размеренным:
— Я уже взрослая женщина. Неужели я не имею права выбрать человека по своему вкусу, который будет обладать мной на законном основании до конца жизни? Неужели ты не сделаешь мне такой маленькой уступки?
— И ты собираешься связать свою жизнь с таким человеком, как Клейборо? — В голосе отца звучало презрение. — Через несколько лет оказалось бы, что ты живешь в благородной бедности. И как ты полагаешь, к кому обратится за помощью твой муж, когда это произойдет?
После краткой паузы он продолжал:
— Конечно, ко мне. Даже такой своекорыстный субъект, как Клейборо, знает: я никогда не допущу, чтобы плоть от плоти моей и кровь от крови моей жила в бедности. Можешь себе представить, что дочь маркиза живет среди протертой до дыр мебели и ездит в экипаже хуже наемного?
Он издал возглас, свидетельствующий об отвращении.
— Я желаю для тебя гораздо лучшей участи.
Да, Боже милостивый! Что сказали бы об этом в обществе? Человек, занимающий такое положение, как ее отец, не смог бы вынести подобного унижения. Но с точки зрения Амелии, жить в благородной бедности куда предпочтительнее затворничества в монастыре. И к тому же ему бы следовало знать, что она никогда, никогда не попросила бы у него ни шиллинга.
Но Амелия все-таки сдержалась и заставила себя смотреть на отца ничего не выражающим взглядом. Ей не хотелось снова начинать с ним спор по поводу ее права выбора мужчин.
— Дважды за год ты убегала, чтобы выйти замуж без моего согласия. Тебе еще повезло, что мне удалось сохранить в тайне твои эскапады от светских любителей почесать языком, иначе не осталось бы никакой надежды найти тебе приличного мужа. Разве ты не видишь, что у меня нет иного выбора?
Амелия понимала: отец не ждет, что она с ним согласится. Прежде чем такое чудо случилось бы, листья перестали бы менять по осени окраску. И все же этот разговор поселил в ней страх, заставивший ее сердце биться с удвоенной силой. Прежде во время их споров и ссор у отца на лице никогда не бывало такого выражения.
— Ты забыл, что я претерпела ребенком в том пансионе? Или тебе безразлично, что со мной случится?
Амелия не имела опыта улещивания и умасливания. И никогда не испытывала в этом нужды. Даже когда стала знатоком в искусстве испытывать чувство вины.
Гарольд Бертрам снова сел, и взгляд его стал задумчивым. В течение нескольких секунд он наблюдал; за ней, и она было подумала, что он вспомнил, как ее там награждали тумаками. Все ее тело было в ссадинах и синяках. Это было наказанием за попытку побега: воспитательницы считали палку единственным способом воздействия и использовали ее в случае малейшей провинности. Когда отец узнал об этом, он забрал ее из той школы, выразив при этом свое негодование.
Она вернулась домой в приятном заблуждении, решив: если отец так поступил, значит, она ему небезразлична. Но это было не так. Через неделю после ее возвращения в их загородное поместье он уехал в Лондон, и она почти целый год его не видела. Ей было тогда тринадцать, и в тот, момент она особенно нуждалась в нем.
По возвращении он ни разу не спросил ее о том, как она обходилась этот год без него. Ему было все равно. А потом он стал проявлять интерес к этой чертовой судостроительной компании. И к этому чертову великому и могучему лорду Томасу Армстронгу, воспарившему, подобно ангелу, в небесную высь и занявшему гораздо более высокое положение, чем его дочь, потому что стал его дедовым партнером.
— Принимая во внимание серьезность твоего проступка, я могу предложить тебе еще только один выход, — сообщил он после длительного молчания. — Работу.
Амелия часто заморгала и судорожно сглотнула.
Работу? Ей потребовалось довольно много времени, чтобы мозг ее усвоил, что это может значить в настоящих обстоятельствах.
— Ты хочешь, чтобы я работала? — с обидой, отнюдь не притворной, проговорила она. — Хочешь, чтобы я занималась благотворительностью?
Только это одно, с ее точки зрения, и могло иметь хоть какой-нибудь смысл. Гарольд Бертрам поднял плечо и пренебрежительно пожал им.
— Я подумал о чем-нибудь, связанном с канцелярской деятельностью. Ну, например, с бухгалтерией или с ведением записей под диктовку. И ты можешь не опасаться, моя дорогая. Эта деятельность не повредит твоей репутации.
