— Я мог бы за собственные деньги укрепить фундамент и спасти дом, если бы ты только дал мне разрешение! — Генри почувствовал, что в его голосе появились умоляющие интонации, и от этого ему захотелось кричать.
— Какие деньги? — фыркнул Артур. — Все твои так называемые деньги вложены в твой бесполезный лодочный сарай.
Генри закрыл глаза. Это был старый спор, который ему никогда не выиграть у человека, сделавшего состояние на торговле с Китаем. Генри знал, что независимо от того, насколько прибыльным станет его предприятие по строительству яхт, оно никогда не будет признано в обществе уважаемым способом зарабатывания денег. Только имя и огромное наследство служили мистеру Оуэну пропуском в лучшие дома Нью-Йорка.
— Я могу спасти «Морской Утес».
Артур дернул подбородком, его глаза гневно сверкнули.
— Я не хочу, чтобы он был спасен.
Генри так сильно сжал челюсти, что скрипнули зубы.
— Тогда продай его. Пусть принесет хоть какую-то пользу.
— Ты чересчур сентиментален, Генри. Это еще одна твоя слабость, — сказал дед, прозрачно намекая, что у Генри этих слабостей пруд пруди.
На мгновение Генри представил, как он смыкает руки на шее старика, сжимает горло и выдавливает из него жизнь. Вместо этого он сказал:
— Мать и отец любили «Морской Утес». Они были счастливы там. И захотели бы спасти его.
— Никто никогда не был там счастлив, — фыркнул дед. — Мне следовало снести этот дом еще много лет тому назад.
— Почему же ты этого не сделал? — закричал Генри. Казалось, в жилах у него пульсирует гнев. — Почему ты позволяешь ему гнить на этой скале? Ты просто жестокий и мстительный старик, обвиняющий дом в своей собственной трагедии. Запомни хорошенько мои слова, дед. Я спасу «Морской Утес», даже если это будет последнее, что я смогу сделать в этой жизни.
Артур судорожно хватал воздух ртом, его лицо побагровело, жилы на шее вздулись.
— Этот дом… — Он задохнулся, потянулся руками к галстуку. — Этот дом…
Встревоженный Генри наклонился к деду, оттолкнул трясущиеся руки старика, торопливо распустил узел галстука, расстегнул воротник сорочки и бросился было на поиски Вильямсона.
— Ему стало плохо, наверное, нужно лекарство, — взволнованно сообщил он секретарю.
— Со мной все в порядке. — Артуру удалось произнести эти слова вполне спокойно, и Генри, обернувшись, удивился тому, что дед и в самом деле выглядит нормально. Или, по крайней мере, ему уже не угрожала опасность немедленной смерти…
Генри вдруг почувствовал глубокое раскаяние. Он подошел к инвалидному креслу деда и опустился рядом с ним на колени.
— Я больше не буду спорить с тобой, дедушка. Я и приехал не с тем, чтобы спорить. Я хочу сказать тебе, что намерен спасти «Морской Утес» любой ценой.
— «Морской Утес» — мой. — Казалось, только этот факт и успокаивает старика.
— У меня есть еще один способ получить наследство, и тебе об этом хорошо известно.
Генри встал, опираясь кулаком о стол, и четко объяснил, каким именно способом он собирается получить деньги, принадлежащие ему по праву. Было ясно, что дед старательно делает вид, что его не трогают слова внука. И Генри принял бы за чистую монету эту видимость безразличия, если бы не заметил, что старик непроизвольно сжимает кулаки.
— Не будь идиотом, — отрезал Артур. — Возможно, я и прикован к этому городскому дому двенадцать месяцев в году, но я точно знаю, что ты ни за кем серьезно не ухаживаешь. Может быть, ты планируешь нанять актрису, чтобы она сыграла роль твоей жены?
— У меня есть девушка на примете. Она согласится выйти за меня замуж.
— Кто? — хмыкнул Артур. — Какая-нибудь несчастная уродливая старая дева?
Генри вспыхнул: выпад деда попал точно в цель.
— Ей всего лишь двадцать один год.
Победно хлопнув ладонью по подлокотнику кресла, Артур воскликнул:
— Я так и знал! Кто эта несчастная?
— Энн Фостер.
Артур в задумчивости сдвинул свои кустистые брови. Он давно уже удалился от общества, и Генри рассчитывал, что дед не знает Энн. Но он ошибался.
— Это та толстушка? Ради Господа Бога, Генри, ты мог бы выбрать кого-нибудь получше. Неужели «Морской Утес» заслуживает того, чтобы ты пожертвовал ради него жизнью, приковав себя навсегда к этой уродине?
Затем выражение недоумения исчезло с лица Артура, сменившись подозрением.
— А ведь ты и не собираешься быть прикованным к ней всю жизнь, не так ли, мой мальчик? Поэтому ты и выбрал ее. — Казалось, эта мысль привела его в восторг.
Лицо Генри окаменело.
— Как я уже сказал, я сделаю все что угодно ради спасения «Морского Утеса». Даже женюсь на уродине.
Дед закрыл глаза и так долго не открывал их, что Генри показалось, будто старик уснул. Когда Артур, в конце концов, поднял веки, Генри увидел на лице деда совершенно новое, невиданное прежде выражение. Это было лицо человека, потерпевшего поражение.
— Ты больше похож на своего отца, чем я полагал прежде.
Глаза Генри засверкали от нового приступа гнева, и он сказал:
— Не думай, что ты можешь оскорбить меня сравнением с моим отцом.
На лице деда появилась мягкая улыбка.
— Я и не собирался оскорблять тебя. Я хотел сделать тебе комплимент. Самый большой из всех возможных.
Генри резко отвернулся, желая скрыть замешательство. — Я знаю, что ты думаешь о моем отце.
— Ты уверен?
— Я не намерен сейчас обсуждать этот вопрос. Желаю тебе хорошо провести день, дедушка. Следующим поводом для моего приезда к тебе будет подписание бумаг о вступлении в права наследства. До свидания.
Генри двинулся к выходу из кабинета.
— Не думай, что все у тебя получится так легко, Генри, — предостерег его дед.
Генри повернулся с торжествующим видом.
— Условия, при которых собственность и деньги моего отца станут моими, оговорены достаточно четко. Не желая отдать мне столь незначительную часть наследства, ты толкаешь меня на крайние меры.
Артур грохнул кулаком по подлокотнику.
— Этого я не допущу! — закричал он, утратив над собой контроль. Солнце вновь светило старику в спину, не давая Генри возможности увидеть выражения бешенства на лице деда.
— У тебя нет выбора, дед. Никакого выбора.
Он вышел из комнаты, кивнув Вильямсону, который тут же кинулся к Артуру.
Закрывая за собой дверь, Генри услышал сердитые крики и спокойный голос Вильямсона, старавшегося успокоить разбушевавшегося старика. Генри рассмеялся. Победа впервые осталась за ним. Насвистывая, он вышел из дома и влился в оживленную толпу людей, фланирующих по Пятой Авеню.
