— Но подумайте только, — возразил наставник, — если Вольдемар со своим необузданным нравом попадет со временем в другие условия жизни, если он, например, женится…
— Женится! — воскликнул Витольд, прямо-таки оскорбленный подобным предположением. — Он никогда не сделает этого. Зачем ему жениться? Я остался холостяком и чувствую себя прекрасно, а покойный Нордек тоже сделал бы гораздо лучше, если бы не женился. Ну, со стороны Вольдемара, слава богу, бояться нечего; он избегает всего, что называется женщиной… и очень хорошо делает.
Фабиан подошел на шаг ближе и произнес:
— Вернемся к началу нашего разговора. Вы сами согласны с тем, что мой воспитанник уже давно перерос вас и меня; необходимо отправить его в университет.
— Так и знал! Уже целый месяц ничего другого от вас не слышу. Да что делать Вольдемару в университете? Набивать голову всякой премудростью? Он изучил все, что необходимо порядочному помещику. В поле и во дворе он сумеет разобраться не хуже, чем мой управляющий, а с людьми справляется гораздо лучше меня. Что касается верховой езды и охоты, так за ним никто не угонится. Он у меня молодчина!
Наставник, по-видимому, вовсе не разделял этого восторженного мнения Витольда о своем воспитаннике. Конечно, он не смел высказать это вслух, однако все же возразил:
— Но к наследнику Вилицы все-таки могут быть предъявлены большие требования, чем к хорошему управляющему. Мне кажется, что высшее образование для него необходимо.
— А я этого вовсе не нахожу! Разве не довольно того, что мне придется впоследствии отпустить от себя этого молодца, потому что его имения находятся в Польше? А вы хотите, чтобы я ни с того ни с сего расстался с ним теперь, чтобы отправить его в университет, куда он вовсе не желает поступать? Этому не бывать! Ни в коем случае! Он останется здесь, пока не переедет в Вилицу!
Помещик сделал несколько таких энергичных затяжек из своей трубки, что его лицо на некоторое время совершенно скрылось за густыми облаками табачного дыма.
Наставник тяжело вздохнул и замолчал, но именно эта тихая покорность, казалось, тронула Витольда.
— Отложите разговоры об университете! — проговорил он совершенно другим тоном. — Вы никогда не добьетесь этого от Вольдемара, да и для вас это гораздо лучше, потому что вы останетесь в Альтенгофе. Здесь вы сидите среди всех ваших курганов и рун или… как там называется вся эта музыка, с которой вы целыми днями возитесь. Я вовсе не понимаю, что хорошего вы находите во всем этом языческом хламе, но у каждого человека должно быть свое удовольствие в жизни, и я от души рад за вас, так как Вольдемар достаточно часто отравляет вам жизнь, да и я тоже.
Наставник сконфузился и сделал отрицательный жест.
— Не смущайтесь! — добродушно произнес Витольд. — Я прекрасно знаю, что вы считаете нашу жизнь здесь совсем бестолковой и давно сбежали бы отсюда, если бы не старый языческий хлам, которому вы преданны всей душой и с которым не можете расстаться. Собственно говоря, если вы постоянно витаете где-то среди древних германцев, то вам должно было бы очень нравиться у нас, ведь они тоже не отличались особыми «манерами».
— Но позвольте, господин Витольд…
Фабиану не пришлось продолжать своего возражения, потому что в эту минуту около окна раздался выстрел. Пуля со свистом пролетела по комнате, и большие оленьи рога, висевшие над письменным столом, с грохотом упали на пол.
Помещик вскочил.
— Вольдемар! Что это значит? Этот мальчишка вздумал теперь стрелять в комнате! Постой-ка, я отучу тебя от этого!
Он собирался выбежать, но ему помешал молодой человек, как раз в эту минуту вошедший в комнату в сопровождении большой охотничьей собаки и с шумом захлопнувший за собой дверь. Он был в охотничьем костюме, с разряженным ружьем в руке. Не поклонившись и не извинившись по поводу своего шумного появления, он прямо подошел к Витольду и заявил:
— Ну, кто прав, ты или я?
— Что за манера стрелять над головами у людей? — запальчиво крикнул Витольд. — Нельзя больше быть спокойным за свою жизнь. Тебе, верно, непременно хочется спровадить на тот свет меня и доктора.
— С какой стати? Я только хотел выиграть пари. Ты утверждал вчера, что со двора я не попаду в этот гвоздь. Вон пуля. — И он указал на стену.
Витольд посмотрел в указанном направлении и с восхищением сказал, уже совершенно успокоившись и гордясь своим воспитанником:
— И правда — она там! Доктор, взгляните-ка… но что с вами?
— У доктора Фабиана, вероятно, опять нервный припадок, — презрительно проговорил Вольдемар, поставив ружье в угол и, по-видимому, совершенно не собираясь оказать помощь своему учителю, который в полуобморочном состоянии лежал на диване и от испуга дрожал всем телом.
Добродушный Витольд приподнял наставника и стал уговаривать:
— Придите же в себя! Кто же падает в обморок от малейшего порохового запаха? Ведь вся эта история и гроша ломаного не стоит. Правда, мы поспорили, но как я мог знать, что Вольдемар станет доказывать свою правоту так неблагоразумно? Вам лучше? Слава богу!
Фабиан поднялся и старался побороть свою нервную дрожь, однако это ему плохо удавалось.
— Вы могли бы убить нас, Вольдемар, — произнес он побелевшими губами.
— Нет, сделать это я не мог, — довольно непочтительным тоном ответил Вольдемар. — Вы с дядей стояли у правого окна, а я стрелял в левое, да, кроме того, вы ведь знаете, что я никогда не промахнусь?
— Но впредь ты это брось, — заявил Витольд, делая попытку проявить свой опекунский авторитет. — Я раз и навсегда запрещаю тебе стрельбу во дворе.
— Запрещать ты можешь, дядя, но повиноваться я не стану и все-таки буду стрелять! — возразил молодой человек, упрямо скрестив руки.
Он стоял перед своим приемным отцом как олицетворение упрямства и необузданности. У Вольдемара был чисто германский тип лица, и ни одна черта не указывала на то, что его мать была дочерью другого народа. Он был еще выше ростом, чем Витольд, но его фигура не отличалась пропорциональностью, и все ее линии были угловаты и резки. Густые белокурые волосы ниспадали на лоб, и он время от времени откидывал их нетерпеливым движением. Его голубые глаза имели мрачное, а в минуты раздражения, как теперь, — даже свирепое выражение.
Витольд принадлежал к тем людям, внешность и обращение которых дает возможность предполагать в них энергию, хотя в действительности они ею не обладают. Вместо того чтобы дать решительный отпор своенравию и упрямству своего воспитанника, он счел за лучшее уступить.
— Ведь говорил же я вам, что он совсем отбился от рук, — обратился он к Фабиану.
