Мэри Хупер - Падшая Грейс

Грейс направилась в секцию первого класса и прочитала некоторые надписи, где перечислялись заслуги покойных, словно в визитной карточке для рая: «Себастьян Тейлор, преданный муж и отец»; «Мод Пикерсли, трудившаяся ради улучшения условий жизни менее удачливых»; «Джесси Реннет, прожившая жизнь с благочестием и надеждой».

Взвизгнули тормоза, поезд слегка замедлил ход, приближаясь к месту назначения, и Грейс взволнованно и поспешно оглядела гробы. Какой ей выбрать? Она, конечно же, хотела, чтобы ее умерший ребенок покоился вместе с женщиной — обладательницей приятного имени, из хорошей семьи. Грейс замерла у гроба из белого дуба, содержащего останки «мисс Сюзанны Солан, защитницы слабых, принцессы бедняков».

Мисс Сюзанна Солан. На табличке не был указан ее возраст, и, возможно, она не могла быть матерью, но, судя по надписи, она была доброй женщиной, способной приютить и обогреть.

Действовать следовало быстро! Грейс приподняла крышку гроба из светлого дерева, в котором покоились останки Сюзанны Солан, и, даже не заглянув внутрь, осторожно положила туда сверток.

Почувствовав, что в сцене не хватает официального прощания, Грейс пробормотала: «Покойся с миром, и однажды мы да воссоединимся», и поспешно вышла в тамбур, прикладывая к глазам платок.

Мистер и миссис Стэнли Робинсон, молодая пара, находились в детской, украшенной изображениями кораблей, идущих на всех парусах по пенному морю. Они стояли, склонившись к богато украшенной плетеной колыбельке с кружевными занавесками, где, укутанный в стеганое одеяльце с оборками, перетянутое белой лентой, спал их новорожденный сын. Стоило их сокровищу и наследнику пошевелиться, или шумно вздохнуть, или засопеть — и счастливых родителей охватывал новый приступ восторга.

— Не думаю, что он все время будет таким спокойным, — прошептал мужчина. — Говорят, младенцы постоянно плачут.

Женщина беззаботно рассмеялась.

— Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Знаю, и еще как! И я готова к такому неудобству.

— Может, наймем ему няню? Мама обещала оплатить расходы.

— Ни в коем случае, — ответила женщина. — Я слишком долго ждала ребенка, чтобы доверить его воспитание чужому человеку.

— Как скажешь, милая, — произнес мужчина. Он осторожно погладил младенца пальцем по щеке — пухлой и розовой, выглядывающей из очаровательнейшего кружевного чепчика. Ребенок вздрогнул, и оба родителя замерли, испугавшись, что разбудили его, но он продолжал спать. — Дорогое дитя, — прошептал мужчина.

— Дорогое, бесценное дитя, — подхватила женщина, и супруги обменялись исполненными любви взглядами. — Наконец-то…

Севен-Дайлз, в приходе церкви Святого Джайлса, наверное, был самым бедным районом лондонского Вест-Энда: ходили слухи, что в чуть более сотни домов проживали почти три тысячи человек. Название свое район получил от семи дорог, сходящихся в одну точку у Оксфорд-стрит, и все улочки и переулки брали начало в этих переполненных ночлежках и притонах. Ветхие доходные дома, лавки и вонючие таверны кренились во все стороны, опирались на старые доски и ржавые листы железа, зияли разбитыми окнами, прятали дыры в каменной кладке под брезентом, пытаясь уберечься от дождя. Обитатели таких домов были бедны, но нищими не являлись. Однако стабильным доходом никто из них похвастаться не мог, и потому они едва сводили концы с концами, надеясь на то, что новый день принесет достаточно денег, чтобы прокормить себя и свою семью. Здесь жили рыночные торговцы, уличные продавцы спичек и маринованных моллюсков, подметальщики, прачки, золотари и мальчишки, пытавшиеся заработать на жизнь тем, что придерживали лошадь какого-нибудь джентльмена или выделывали трюки на потеху почтеннейшей публики. Еще ниже этого уровня, в ужаснейших лачугах обитали отбросы общества — бездельники, воры и попрошайки.

Рыночные ряды и лавки в округе торговали всякой всячиной: хотя некоторые умудрялись обходиться без обуви, даже самые бедные нуждались в пище и хоть какой-то одежде. Одежда, которую можно было купить в Севен-Дайлз, никогда не бывала новой, а успевала сменить от одного до четырех хозяев: старые платья, шляпы, туфли, чулки, мятые нижние юбки, затертые до дыр пиджаки, превратившиеся в лохмотья шали. Многие лавки предлагали товар любителям пернатых: здесь можно было найти почти любой вид голубей или домашней птицы, а также дроздов, зябликов и других певчих пташек. В южной части Севен-Дайлз находились лавки, где торговали дешевыми товарами для дома — метлами, совками для мусора, тряпками для сметания пыли, тазами, половыми тряпками и ковриками для ног, — поскольку даже самая бедная женщина старалась показать себя с лучшей стороны и знала: чистоплотность — второе важное качество после благочестия.

Меблированные комнаты миссис Макриди на Брик-плейс, в районе Севен-Дайлз, представляли собой доходный дом высотой в пять этажей. На каждом этаже было две комнаты, а внизу находился подвал, затхлый и покрытый плесенью. Сама миссис Макриди жила на первом этаже. Она следила за тем, кто и когда приходит или уходит, собирала талончики за оплату съема и председательствовала на кухне, пользоваться которой жильцам дозволялось за полпенни. На заднем дворе находились временная уборная и колодец, но из-за крайне небольшого расстояния между ними вода в колодце была грязной и не пригодной для питья — настолько непригодной, что за несколько лет до описываемых событий кое-кто из жильцов миссис Макриди, а также из соседнего дома, умер от холеры. С тех пор все предпочитали выстоять очередь и набрать воды в ведро, чайник или миску из колонки на улице.

Миссис Макриди была крупной жизнерадостной женщиной. Она не брезговала носить любые лохмотья, оставляемые бывшими жильцами, и практически не делала различия между мужской и женской одеждой. Таким образом, ее вполне можно было увидеть в рваной кружевной сорочке под старым пиджаком от костюма или в мятой юбке, побитой молью шали и жилетке, а венчала такой наряд шляпка, украшенная искусственными цветами. Исключительно по доброте душевной миссис Макриди строго придерживалась собственного правила: она пускала в комнату только одну семью, да и плату взимала гораздо более низкую, чем другие. Говоря по правде, плата эта была такой мизерной, что не покрывала даже расходов на текущий ремонт здания, и в результате собственность миссис Макриди обветшала до такой степени, что привести ее в надлежащий вид уже не представлялось возможным. Миссис Макриди любила повторять, что, когда дом окончательно рухнет, она переедет к своему преуспевающему сыну в Коннот-гарденз.