— Откуда ты? — спросил Гарет, кивнув в сторону подмостков, которые уже начали разбирать двое работяг.
— Из Франции, милорд, — ответил Люк смущенно, тоскливо глядя на быстро рассеивающуюся толпу зрителей, разрываемый противоречивыми желаниями. Ему хотелось бежать за не успевшими уйти зрителями, чтобы собрать хоть несколько монет, но чувство благодарности обязывало его ответить на вопросы благородного господина, столь щедро вознаградившего его за выступление.
— Мы отплываем в Кале с полуденным приливом, — сообщил он.
Граф Харкорт кивнул юноше, показывая, что их разговор окончен, и Люк бросился в погоню за последними зрителями. Несколько минут граф наблюдал, как разбирают подмостки. Потом повернулся спиной к городу, расположившемуся у подножия крутых белых утесов, поднимавшихся из Ла-Манша.
Он и сам прибыл из Франции только нынче на рассвете, переплыв пролив, и решил провести ночь в Дувре, а в свой лондонский дом вернуться на следующий день.
Решение это в первую очередь было продиктовано нежеланием снова окунаться в атмосферу ожесточенных битв, которые его сестра вела с непокорной Мод. По правде говоря, иногда он получал удовольствие от этих баталий, похожих на бурное сражение враждебных стихий, на морские бури, разыгрывающиеся на глазах обезумевших моряков, готовых на что угодно, хоть на сделку с дьяволом, лишь бы он обуздал стихию и не дал погибнуть утлому суденышку.
Гарет просунул руку под богатый, красиво расшитый камзол из серого шелка, и пальцы его нащупали маленький бархатный мешочек, а в нем браслет — подарок Генриха будущей невесте. Пергамент в вощеном конверте лежал на его груди, а на конверте — печать короля Генриха Четвертого. Сейчас Генрих Наваррский стал королем Франции, ибо, приняв католичество, получил возможность наследовать французский престол. Теперь он сможет управлять значительно более могущественной страной, расположенной на неизмеримо большей территории, чем его родная Наварра. Он хорошо правил Наваррой, но теперь ему предстояло куда более сложное испытание. А под печатью короля Франции лежала бумага, которая вернет семье Харкортов все то богатство, земли и влияние, которыми она когда-то обладала.
Это был путь к столь ослепительному величию, что даже Имоджин, сестра Гарета, одержимая жаждой власти, не смела мечтать о чем-то подобном.
Язвительная усмешка коснулась красиво очерченного рта Гарета, когда он подумал о том, как удивит Имоджин предложение, изложенное в бумаге, спрятанной у него на груди. После смерти Шарлотты очень немногое могло пробудить Гарета от его летаргии и равнодушия к внешнему миру, но этот взмах золотой волшебной палочки заставил кровь быстрее побежать по жилам, оживил его прежние политические амбиции, вызвал тот неутолимый голод, который когда-то толкал его к решительным действиям.
Но для осуществления своих планов ему нужно было заручиться согласием своей подопечной, а Гарету было отлично известно, что это будет очень не просто.
Когда он сдался на уговоры Имоджин и отплыл во Францию, он не мог предположить, что получит куда больше, чем ожидает. Туда он вез предложение, адресованное ближайшему другу и доверенному лицу короля Генриха — герцогу де Руасси, жениться на дочери герцога д'Альбара и кузине графа Харкорта. Однако события приняли совершенно неожиданный оборот.
Гарет снова повернулся к морю и посмотрел на мол, отделявший гавань от бурных вод Ла-Манша. Это было мирное и красивое место, вполне заслужившее свое название — Райская гавань. Она совсем не походила на мрачный, оглушительно шумный лагерь короля Генриха под стенами Парижа…
Гарет прибыл к королю Генриху холодным апрельским вечером под моросящим дождем, когда погода больше походила на зимнюю, чем на весеннюю. Он отправился в путь один, зная, что так привлечет меньше внимания, чем если его будет сопровождать отряд слуг. Путешествие вышло довольно опасным, все окрестности бурлили, потому что нежеланный король осадил Париж, а его жители готовы были страдать от голода, но не желали уступить суверену, которого считали еретиком и узурпатором.
Отсутствие сопровождающих лиц и знаков отличия, которые бы удостоверяли высокий ранг лорда Харкорта, вызвало кое-какие затруднения. Его не хотели пропускать к королю, но в конце концов ему удалось проникнуть в лагерь, раскинувшийся под стенами Парижа и похожий на палаточный городок. В течение двух часов он пробивался к королю. Мимо него сновали офицеры, курьеры, слуги. Плащ лорда промок, сапоги были перепачканы глиной. Харкорт яростно вытаптывал уже и так достаточно пострадавшую траву перед шатром короля, прилагая отчаянные усилия, чтобы согреться.
Наконец его допустили к королю. Король Генрих с самой юности и до своих тридцати восьми лет был солдатом с крепким, мускулистым телом, отважным воином, презиравшим роскошь. Его собственное жилище едва обогревалось жаровней, он спал на соломенном матрасе, брошенном на холодную землю. Он и его советники кутались в толстые кавалерийские плащи.
Король встретил лорда Харкорта учтивой улыбкой, но его проницательные темные глаза смотрели недоверчиво, и вопросы, которые он задавал, были по большей части каверзными.
В девятнадцать лет он женился на Маргарите де Валуа и беспечно захлопнул ловушку, в которой погибли тысячи его людей. После ночи Святого Варфоломея он подозревал предательство всегда и во всем — даже тогда, когда ему предлагали дружбу. Избиение гугенотов произошло в том самом городе, население которого он теперь пытался привести к повиновению голодом.
Но верительные грамоты Гарета были безупречны. Его собственный отец присутствовал на злополучной свадьбе. Герцог д'Альбар, отец Мод, был одним из ближайших друзей Генриха и во время резни потерял жену и ребенка. Его погибшая жена была урожденной Харкорт. После строгого допроса графа Харкорта приняли как друга и пригласили поужинать с монархом и присутствовать при том, когда Генрих и де Руасси будут обсуждать предложение графа.
Вино было терпким, хлеб грубым, мясо жестким, но Генриха, похоже, это ни капли не огорчало. Король ел и пил с отменным аппетитом. Только его ястребиный нос слегка краснел по мере того, как пустели кожаные бутыли с вином. Наконец король отер свои тонкие губы и попросил показать ему портрет леди Мод. Король должен решить сам, достойна ли дама стать женой благородного де Руасси. Сказано это было с подчеркнутым добродушием, но Харкорт безошибочно распознал под этой небрежностью серьезность.
Гарет извлек миниатюру с изображением своей молодой кузины. Сходство с оригиналом было необыкновенным: на портрете Мод была изображена бледной синеглазой девушкой, эфирным созданием. Только на портрете не было видно, что она больна. Ее проникновенный лазурный взгляд, направленный на короля из инкрустированной жемчугом рамки, выдавал глубоко скрытый темперамент девушки. По мнению Гарета, ее неправдоподобно белая кожа бцла нездорового оттенка. Одним из ее величайших достоинств была длинная лебединая шея, красота которой на портрете подчеркивалась бирюзовой подвеской.
