— Как! Самуил Мейер, сын еврея-миллионера,— воскликнула Антуанетта и с хохотом упала на диван. — Бедная Валерия! Понимаю, в каком ты была положении: он тебя нес на руках. Фи! Твоя хорошенькая головка лежала на его груди или плече! Конечно, это возмутительно.
— Это еще ничего. Но возмутительнее всего было узнать, что человек с такой наружностью и отличными манерами был чистокровный еврей, даже некрещенный,— сказала Валерия нетвердым голосом.
Антуанетта с удивлением взглянула на разгоряченное и взволнованное лицо подруги.
— Неужели, Валерия, ты действительно думаешь, что крещением можно уничтожить происхождение человека?.. Однако я все еще не вижу причины твоего горя.
— Дай мне кончить. Два раза Мейер приезжал к нам, но по приказанию отца и Рудольфа его не приняли.
— Надеюсь, ты ничего не находишь против такой благоразумной меры? — перебила ее Антуанетта.— Благодарю за удовольствие встречать в вашем салоне человека, который, конечно, распространяет неприятный аромат, свойственный его расе! Не гляди на меня с таким удивлением, наследственность этого запаха — факт.
— Нет, нет,— возразила Валерия, смеясь от души.— Мейер не распространяет никакого дурного запаха. Он был слегка надушен, как каждый из нас, и прекрасно одет.
— Смотри, Валерия, ты что-то очень защищаешь этого еврея, и я начинаю подозревать тебя кое в чем,— заметила Антуанетта с притворным беспокойством.
— Не бойся, пожалуйста, и выслушай самое главное. Недели три тому назад я неожиданно встретила Мейера у барона Кирхберга. Поверишь ли, что он крайне развязно стал требовать от меня объяснения, отчего, пригласив его, я ни разу его не принимала?
— Это слишком. И как в этом виден еврей, особенно, если он не подозревал причины отказа.
— Представь, милая Антуанетта, мне кажется, что он не подозревал. Я была тем более взбешена этой настойчивостью, что он заставил меня краснеть за мою неблагодарность, так как, действительно, стыдно указать на дверь человеку, который спас тебе жизнь.
— А как иначе, когда это еврей! — возразила Антуанетта.
— Конечно, но тем не менее, я была раздражена и дала понять ясно, что ему не место в нашем доме. Он был оскорблен. Смертельная бледность покрыла его лицо; я думала, что он упадет, и мне хотелось успокоить его словом участия. Он говорил об уважении, которое внушает еврейское золото, а глаза его пылали презрением и злобой, когда он подал мне письмо Рудольфа, в котором тот просил у него в долг крупную сумму денег и называл своим другом. В заключение он намекнул, что наши дела очень плохи, и ушел прежде, чем я успела прийти в себя.
Валерия быстро встала, подошла к письменному столу.
— Я не решилась отдать это письмо Рудольфу, хотя знаю, что он не уплатил долг.
Дрожащей рукой Антуанетта схватила листок и, пробежав его глазами, спросила:
— Почему ты знаешь, что этот долг не погашен?
— Ты не заметила,—сказала Валерия.— Вот читай:
«Дорогой Самуил, это письмо будет ручательством, что я уплачу вам долг при первой возможности. Тогда вы возвратите мне эту записку, которая, я знаю, остается в надежных руках».
— Это надо узнать! Может быть, твой брат заплатил свой долг этому наглому ростовщику, а письмо позабыл взять: молодые люди так неосторожны! — говорила Антуанетта, видимо, принимавшая самое живое участие в делах молодого графа.
— Какой важный вопрос волнует вас? — спросил звучный голос, и Рудольф, весело улыбаясь, подошел к собеседницам, которые поглощены были своими разговорами, а потому не заметили его появления.— Не могу ли я быть судьей в вашем споре? Щеки твои горят, Валерия, а вы...— он вдруг замолчал, вспыхнув до ушей, и выхватил листок из рук Антуанетты.— Каким образом это письмо попало в ваши руки? — глухим голосом спросил граф.— Неужели Мейер имел дерзость обратиться со своими требованиями к Валерии?
— Нет, нет, он дал мне это письмо по иному поводу. Слушай...
И молодая девушка передала брату свой разговор с банкиром на вечере у барона Кирхберга.
Рудольф слушал ее, опустив голову и покручивая свой тонкий ус.
— Все же, Валерия, ты напрасно так явно выказала пренебрежение этому человеку. Конечно, это—еврей, но он миллионер, а ты не знаешь и понять не можешь, как много он может сделать нам зла,— заметил, вздыхая, молодой человек.
— Он не стесняясь дал мне понять, что дела наши расстроены. Отдал ли ты ему, по крайней мере, ту сумму, о которой говорится в этой записке? — спросила с беспокойством Валерия.
Рудольф ответил не вдруг.
— Надеюсь скоро уплатить.
— Не скоро, а сегодня же надо расплатиться с этим ростовщиком! — вскричала, горячась, Антуанетта и, схватив за руку графа, продолжала:
— Рудольф, вы мой друг детства, и если сохранили хоть каплю привязанности ко мне, то позвольте избавить вас от этого гнусного обязательства. Я имею в настоящую минуту достаточную сумму денег, возьмите ее и расплатитесь с Мейером и, когда будет можно, вы возвратите мне эту безделицу. Скажите скорей, что вы согласны, в память всех тех сладостей, которыми мы, бывало, так часто делились между собой.
В ее глазах было столько горячей мольбы, что Рудольф, вполне побежденный, прижал к своим губам ее ручку.
— Можно ли отказаться от того, что предлагается таким образом? Принимаю с благодарностью, так как я предан вам душой и телом.
— Благодарю, благодарю вас, я понимаю, Рудольф, чем вы жертвуете в эту минуту,— сказала молодая девушка, краснея.— Теперь до свидания, друзья мои, карета ждет меня, я поеду и вернусь назад. Успокойся, моя маленькая фея, все устроится.
В эту минуту лакей приподнял шелковую портьеру и доложил:
— Иозеф Леви, агент банкирской конторы «Мейер и сын», пришел к его сиятельству, но узнав, что графа нет дома, просит вас принять его, так как дело не терпит отлагательства.
— Хорошо, проведите его в мой кабинет. Пусть подождет. Я приду.
Посадив Антуанетту в карету, Рудольф поспешно направился в свой кабинет. Остаток пережитого волнения докипал еще в нем, и на лице разлито было холодное надменное выражение. Он едва ответил на глубокий поклон Леви и, бросив на стол свою записку к Самуилу, сказал глухо:
— Ваш хозяин, вероятно, желает напомнить мне содержание этого письма, с которым он поступил довольно опрометчиво? Успокойте его и сообщите, что сумма, означенная в записке, будет ему сегодня уплачена сполна.
Он сел и взял книгу, показывая тем, что аудиенция окончена, но так как еврей не уходил, Рудольф взглянул с удивлением.
