Ознакомительная версия.
Андре чуть приподнял брови. Поскольку он принадлежал к известной – о, очень известной! – в России фамилии Разумовских и поскольку и отец, и дядя его в разное время побывали фаворитами бывшей императрицы, Елизаветы Петровны (более того, дядя стал ее морганатическим супругом, а отец, по слухам, в свое время пользовался особенной благосклонностью императрицы нынешней, Екатерины Алексеевны), – Андре, вернее, Андрей Кириллович не мог не быть посвященным в самые интимные секреты и жизни двора, и жизни самых знатных персон, вплоть до императрицы. Он был наслышан и о том, что этого самого господина Бецкого, о коем Поль, вернее, Павел… вернее, великий князь Павел Петрович только что выразился столь непочтительно, некоторые всерьез считают отцом – ах, страшно даже сказать! – отцом самой Екатерины Алексеевны! Якобы ее довольно шаловливая матушка, Иоганна-Елизавета, встретилась с ним в Париже, где Бецкой, внебрачный сын князя Трубецкого, служил секретарем русского посла. И от этой тайной связи родилось еще одно внебрачное дитя… впрочем, официально признанное герцогом Ангальт-Цербстским… Таким образом, называя Бецкого ослом, Павел, сын Екатерины, возможно, оскорбляет собственного деда!
А впрочем, даже если Бецкой – отец Екатерины, то это еще не значит, что он дед Павла… Ведь ходили тайные, очень тайные слухи, доступные лишь особо доверенным лицам (очень может быть, что только Разумовским!), будто Павел – вовсе не сын Екатерины! Якобы давным-давно, когда Екатерина Алексеевна еще была великой княгиней, выяснилось, что ее законный супруг, великий князь Петр Федорович, не способен дать стране наследника, и пришлось воспользоваться, так сказать, услугами графа и камергера Сергея Салтыкова, с которым у Екатерины была давняя любовная связь, – с ведома, между прочим, государыни Елизаветы, которая отлично знала о неспособности своего племянника к продолжению рода и молилась о продолжении династии любой ценой, пусть даже ценой откровенного адюльтера. Однако… однако Екатерина родила мертвого ребенка! Императрица была тут же, в Летнем дворце, около покоев молодой родильницы. Узнав о несчастье, она приняла решение мгновенно. Отряд доверенных гвардейцев сей же час на рысях вышел в чухонскую деревню Котлы, что возле Ораниенбаума. В эту ночь там появился на свет мальчик, о чем известили императрицу. Новорожденный был незамедлительно отвезен в Петербург и передан из рук в руки Елизавете. Было приказано палить из пушек Петропавловской крепости и сообщить, что у великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын.
Все это произошло в течение нескольких ночных часов. И еще до наступления утра всех крестьян деревни Котлы до единого и даже пастора местной церкви под строгим конвоем вывезли в далекую землю Камчатку, а их избы снесли и запахали само место, где стояли эти самые Котлы.
Разумеется, события той ночи никогда и никем не обсуждались. Только однажды, несколько лет спустя, уже на смертном одре, в бреду, Елизавета шепнула огорченно:
– Ну что б ему было родиться хотя бы в русской деревне!
Екатерина и Алексей Разумовский бодрствовали у постели умирающей. Они одни это слышали… Потом Алексей Григорьевич обмолвился брату… Андре подслушал их разговор случайно. Вот так он и узнал о происхождении своего друга, наследника престола.
Хм… Не много ли внебрачных детей возникает в этой истории? Да, порядочно, особенно если учесть, что и самого Андрея многие искренне считали внебрачным сыном Кирилла Григорьевича и покойной императрицы Елизаветы! Он знал об этом, и слухи эти льстили его самолюбию. Не то чтобы он не любил той, которая звалась его матерью, – Екатерины Ивановны Разумовской, урожденной Нарышкиной, – однако, согласитесь, люди добрые, приятно же думать, что ты вполне можешь считаться с некоего боку наследником русской короны, явно опережая в этом небезызвестного чухонца… И только врожденная порядочность удерживает тебя от того, чтобы корону у сего чухонца оспаривать, тем паче что он называет тебя своим другом и даже добавляет ласково: «Fidèle et sincère ami»[4]!
– Алымушка в тебя по уши влюблена, – проговорил в эту минуту Павел, и голос его прервал размышления Андре. – Смотри, как бы старина Бецкой тебя на дуэль не вызвал.
– Пусть он успокоится, – усмехнулся Андре. – Алымушка прелесть, но мне она не нужна. Яблочко, может, и сладкое, да недозрелое, я такие не люблю.
– А на мой счет ты, видимо, все же прав, – вздохнул Павел, наконец-то отходя от небольшой щели между портьерами, около которой друзья стояли. – Меня как начал граф Орлов, галант матушкин, «выводить в люди», «учить жизни» – он это так называл – и открывать мне женские прелести, начиная с подглядывания за фрейлинами, так я до сих пор люблю сие занятие. Более всего возбуждает оно во мне чувства самые пылкие и побуждает к забавам, любимым в стране Цитеры[5].
– Боже! – насмешливо вскричал Андре. – В стране Цитеры! Этак и мой отец уже не выражается! В каком старомодном лексиконе ты сих замшелых выражений набрался, друг мой?!
Павел расхохотался:
– Так выражался мой воспитатель, Семен Андреевич Порошин. Я влюбился тогда во фрейлину Верочку Чоглокову, полагал ее истинной чаровницей и сочинил в ее честь стихи…
Он встал в позу и торжественно произнес:
Я смысл и остроту всему предпочитаю,
На свете прелестей нет больше для меня,
Тебя, любезная, за то я обожаю,
Что блещешь, остроту с красой соединя.
Андре с преувеличенным восхищением заплескал в ладоши. Павел раскланялся с видимым упоением, а Андре подумал, что господа пииты все, как на подбор, совершенно лишены способности трезво оценивать свои творения.
– Порошин выслушал меня, – продолжал Павел, – и воскликнул: «О, ваше высочество! Вы хорошо начинаете! Предвижу, что со временем вы не будете ленивым или непослушным в стране Цитеры!»
– Так ведь оно и получилось, – мягко сказал Андре. – Ты любимец женщин.
Ему нравился Павел, и очень хотелось сказать ему что-нибудь приятное. Конечно, цесаревич был большой юбочник! Однако дамы не всегда бывали к нему благосклонны и искренни. Взять хотя бы ту же Верочку Чоглокову.
После прочтения вышеупомянутых стихов Павел на первом же балу пригласил ее танцевать, а потом начал нежно перебирать пальчики и осмелился пылко выдохнуть:
– Если бы сие пристойно было, я бы поцеловал вашу ручку!
Верочка, отводя поскучневший взор от курносой физиономии царевича, ответила, скромно поджав губки:
– Это было бы уж слишком, ваше высочество!
Ознакомительная версия.
