В остальном его поведение ни в коей мере нельзя было назвать раболепным. Напротив, Квадво, являясь «буша», как называли черных бригадиров на ямайских плантациях, представлял интересы подчиненных ему рабов. Дуг Фортнэм ценил его как посредника между чернокожими и их хозяевами. Кроме того, Квадво был человеком-обеа, то есть духовным главой рабов на плантации. Однако это держалось в строгом секрете. Среди белых людей культ обеа подвергался насмешкам и на плантациях обычно был запрещен. Рабы ночью тайком прокрадывались на свои церемонии. Дуг и Нора Фортнэмы никогда бы не признались своим соседям в том, что терпимо относятся к собраниям чернокожих, однако они фактически закрывали глаза на это и великодушно не замечали, если какая-нибудь курица исчезала, став жертвой для богов обеа…
Когда Деирдре и ее спутник остановили лошадей у конюшни, Квадво тут же подошел к ним. Однако перед дочерью хозяина дома он не стал изображать почтительный поклон. Напротив, после того как он бросил взгляд на солнце и взглянул на разгоряченную Деирдре, на его широком морщинистом лице появилось недовольное выражение.
— Боже мой, мисс Деде, что ты… что вы здесь делаете? Вы уже давно должны находиться в доме. Ваша момми[1] будет сердиться! Вы катались верхом вместе с этим господином? Разве леди так себя ведут? Признайся, ты украла лошадь из стойла, я бы без сопровождения тебя не отпустил…
Деирдре рассмеялась.
— Я бы все равно ускакала от слуги! — заметила она.
Квадво театрально возвел свои большие круглые глаза к небу:
— И от мистера Кинсли ты, наверное, тоже сразу же ускакала, не так ли? Когда я смотрю на твои волосы…
Перед выездом Деирдре, конечно, подвязала волосы и спрятала их под шляпкой, как полагалось. Однако во время дикой скачки прическа растрепалась. Деирдре хотела что-то возразить, однако Квентин загнал своего коня между слугой и лошадью Деирдре. Молодой человек был возмущен. Он разозлился, не услышав почтительного приветствия, а теперь этот раб с умным видом комментировал его поражение в скачках.
— Как ты разговариваешь со своей хозяйкой, ниггер? — набросился Квентин на Квадво. — Что за непочтительное обращение?
Хлыст молодого человека рассек воздух, однако старый конюх отразил удар большой мозолистой рукой.
— Вы не правы, молодой господин! — сказал он спокойно. — Я не раб, я — свободный человек. А в том, как и с кем я разговариваю, я отчитываюсь только перед баккра, а не перед…
Квадво оборвал себя. Свободным или не свободным он был, однако ему не пристало упрекать молодого человека. Хотя Кинсли вполне заслужил порицание. Это было недостойно джентльмена — заманивать на конную прогулку девушку без сопровождения дуэньи. Деирдре, бывало, иногда поступала необдуманно, однако Квентин Кинсли не имел права пользоваться этим.
Теперь Квентин метал возмущенные и беспомощные взгляды на старого слугу и на испуганную Деирдре.
— Как он разговаривает? — сконфуженно обернулся Кинсли к девушке. — Это звучит так, будто… будто он говорит на правильном английском языке.
Большинство привезенных сюда из Африки рабов говорили на ломаном языке своих господ или по крайней мере делали вид, что не умеют правильно на нем выражаться. Квадво и другие рабы на плантации Каскарилла Гарденс отказались от последнего, а молодых чернокожих Нора Фортнэм заставляла говорить правильными фразами. Квадво, который попал на Ямайку, будучи еще молодым человеком, быстро выучил язык. Однако своим прежним господам он старался никогда этого не показывать. Даже сейчас, когда приезжали гости, он говорил на пиджин-инглиш[2]. Вот только в разговоре с Квентином конюх забылся.
— Квадво живет здесь уже пятьдесят лет, — сказала Деирдре и сердито посмотрела на своего кавалера. Только сейчас Квентин заметил ее возмущение. — И, пожалуй, вполне естественно, что он говорит по-английски. Но вам должно быть стыдно. Разве можно бить стариков? Я имею в виду, что… молодых мужчин тоже, конечно, бить не следует… То есть вообще бить рабов нельзя. К тому же Квадво не раб, мой отец уже давно даровал ему свободу. Квадво — это наш буша. И он является членом нашей семьи! — Девушка слегка покраснела. — То есть для меня он как дедушка… — И Деирдре заговорщически улыбнулась старику.
Квадво просиял.
— Ну, ну, мисс, для этого я слишком черный, — добродушно отозвался он, хотя хорошо знал, что у деда и бабки со стороны отца Деирдре кожа была не менее черной, чем у него.
Однако Деирдре была больше похожа на мать, а Фортнэмы не особо распространялись по поводу ее происхождения. Она считалась ребенком Норы и Дуга — пусть даже кто-то и шептал иное. Тот, кто не слышал об этой истории раньше, зачастую сомневался в правдивости этих слухов.
— Ты совершенно прав, Квадво! — засмеялась Деирдре. — Тебе не больно?
Она указала на его руку и соскользнула с седла. Предложения Квентина — помочь ей при этом — она якобы не заметила.
Старший конюх покачал головой, и длинные пышные локоны на его парике зашевелились.
— Нет, нет, мисс. У меня мозолистые, грубые руки… такие, как и у тебя… такие, как скоро будут у вас, если вы не станете надевать перчатки, отправляясь на конную прогулку…
Наверное, Квадво снова принялся бы отчитывать девушку, если бы на дороге не показалась карета Уоррингтонов. Слуга быстро позвал пару конюхов, которые забрали Аллегрию и гнедого жеребца Кинсли и отвели их в стойло, тогда как он сам занялся прибывшими гостями.
— Миссис Уоррингтон, баккра лорд Уоррингтон! — Квадво исполнил свой знаменитый поклон. — Добро пожаловать в Каскарилла Гарденс. Вы иметь хорошая поездка? Не было слишком жарко без крыши на карете? Джимми, бездельник, ты почему не подумать, что твоя мисси будет испортить цвет кожи на солнце?
Деирдре улыбнулась, увидев, с каким недовольным видом взирает на все это Квентин. Квадво снова мастерски сыграл свою роль, но Квентин, казалось, не видел в этом ничего смешного. И вообще, этот Квентин Кинсли… Деирдре покачала головой, думая о собственной глупости. Как она вообще могла поехать с ним! Она больше ни разу не посмотрела на него, пока он сопровождал ее к главному дому. Деирдре надеялась найти в нем интересного, умного спутника, когда он рассказывал ей о своем путешествии по Европе. Однако он оказался никем иным, как самодовольным, надутым маленьким сахарным бароном, всегда готовым ударить плетью раба, не способного защититься. Кинсли считал всех людей с черным цветом кожи дураками.
И ездить верхом он тоже не умел!
Глава 2
