Ознакомительная версия.
Между тем было уже начало января, Святки, однако в городе не чувствовалось праздника. Алексей Четвертый старался угодить крестоносцам, собирал деньги для расплаты с ними. Народ стонал от поборов. А когда Алексей заявил, что собирается подчинить православную церковь Римскому Папе, тут уж восстали монахи и начался всеобщий народный бунт. Люди огромными толпами собирались на площадях, требовали избрания нового императора. Вот тогда-то по-настоящему встревожилась греческая знать, которая боялась народного бунта не меньше, чем латинян. Помню, как метался в те дни мой Фока, причитая, что патрициям надо успокоить простой люд и непременно возглавить восстание. А в это время Исаак и Алексей обратились за помощью к крестоносцам. О том узнал и рассказал народу императорский советник Алексей Дука по прозвищу Мурчуфл, что означает «со сросшимися бровями». Алексей Четвертый был схвачен и казнен, а старый Исаак умер в тюрьме. Знать объединилась вокруг Мурчуфла и короновала его под именем Алексея Пятого. Фока приходился дальним родственником Мурчуфлу и очень старательно помогал ему стать басилевсом — то есть императором. После воцарения Мурчуфла мой муж, его дядья и брат редко бывали дома: все время пропадали в императорском дворце, держали там совет. Мурчуфл был ярым противником латинян и потребовал, чтобы они немедленно уезжали из Византии в Святую землю. Но те отказались. Была зима, в латинском лагере начинался голод, крестоносцы уже питались одной кониной и были очень злы на греков. Однажды ночью латинский отряд покинул лагерь и отправился за продовольствием. Мурчуфлу об этом донесли, и он решил разбить крестоносцев по частям. Он взял с собой большое войско, ратных командиров, а также советников, среди которых был и мой муж. Фока, заметно похудевший за эти тревожные дни, облачился в доспехи, прикрепил к поясу меч и попрощался со мной. Его голос слегкадрожал, и мне невольно стало жаль моего хоть и не милого, но и не злого супруга. Я его перекрестила и улыбнулась ему на прощание, но предчувствия у меня были самые плохие. Бедный Фока казался совсем никудышным воякой, и я не представляла, что будет с ним, если ему придется вступить в бой. Но, впрочем, греческое войско намного превосходило числом латинское, да и напасть греки собирались неожиданно, так что Фока и другие советники облачались в доспехи просто для поднятия духа. Мы все верили, что императору и его приближенным даже не придется ступить на поле брани, что противников одолеют передовые отряды греческих воинов. Но увы, случилось иначе… Латинские ратники доказали, что в ближнем конном бою им нет равных. Греки потерпели поражение, погибли десятки их знатных воинов, а раненый Мурчуфл бежал в Константинополь, под защиту крепостных стен. Мой Фока тоже был ранен, и его привезли в дом чуть живого. В том сражении греки потеряли великую святыню — чудотворную икону Божьей Матери. Это подорвало их боевой дух. Латиняне же, напротив, воодушевились. Весь март они готовились к осаде, а жители Константинополя со страхом наблюдали из-за крепостных стен, как сооружаются осадные орудия: повозки, «кошки» для метания стрел и зажженных факелов, «свиньи» — передвижные башни, в которых осаждающие могли приблизиться к стенам города. Венецианцы прикрывали досками и виноградными лозами свои корабли, чтобы камнеметы не могли разнести их в щепы. Но и греки, конечно, укрепили город изнутри, надстроили над каменными башнями деревянные, прикрыли их прочными шкурами, установили множество камнеметов вдоль стен.
Весь март прошел в тревоге и ужасных волнениях. И нашей семье он принес потерю: Фока, так и не оправившись от ран, тяжело заболел, у него началась лихорадка, и вскоре он отдал Богу душу. На его похоронах я горько плакала, но не потому, что осталась вдовой — нет, я, грешница, так и не полюбила Фоку. А плакала я от страха, потому что осталась одинокой в чужой стране, в осажденном городе, среди мужниной родни, которой в эти дни не было дела до меня. Будь я тогда смелей и старше, пошла бы, наверное, искать встречи со своими земляками и постаралась бы вернуться на родину. Я ведь знала, что в предместье у монастыря Святого Маманта останавливаются торговые люди из Руси. Но разве могла я, благочестивая молодая вдова, помышлять о каких-то своевольных поступках? Я тогда боялась шагу ступить из дому — разве что в церковь.
А потом началось самое страшное… До сих пор не могу об этом вспоминать без ужаса. В апреле великий город содрогнулся от невиданного штурма. Латиняне успели засыпать рвы перед крепостными стенами и пошли на приступ. Вначале они атаковали только с кораблей, на которые установили осадные мостки и лестницы. Но греки хорошо подготовились и встретили латинские корабли греческим огнем и градом огромных камней. Первая атака крестоносцев была отбита. Греки ликовали, их победные крики были слышны по всему городу. Мурчуфл приказал трубить в трубы и бить в барабаны. Шум стоял оглушительный. Но увы, недолго длилась эта радость от победы. Священники-паписты стали подстрекать рыцарей, обещали им отпущение грехов, если те захватят православную столицу. Через два дня латиняне снова пошли на приступ. Они выстроили свои корабли борт к борту и растянули их по заливу вдоль крепостных стен. Встали на якорь и начали стрелять из луков, метать камни, забрасывать на башни горящие факелы. Но башни были защищены от огня шкурами, смоченными водой. Греки сопротивлялись отчаянно. Император Мурчуфл стоял на холме, подбадривал воинов. Он снова приказал бить в барабаны и трубить в трубы. Победа защитников города казалась уже близка, но тут случай помог крестоносцам. Шальной ветер прибил к башне два их корабля, и самые смелые из латинских ратников взобрались на башню и смогли оттеснить греков. Тут же и другие корабли подошли к башням, латиняне стали проникать в город. Греки обрушились на них с мечами и секирами, но крестоносцы были в прочных кольчугах, а бились они лучше греков, потому что война была для рыцарей главным ремеслом. К вечеру уже четверть города оказалась у них в руках. Мурчуфл бежал, прихватив с собой казну. Но часть константинопольской знати еще пыталась бороться. Они собрались в храме Святой Софии, чтобы выбрать нового императора. Там, среди них, были и родичи моего мужа.
Я же сидела с золовками на женской половине дома и, как и они, дрожала от страха и молилась.
А ночью в Константинополе начался пожар. Латиняне подожгли ту часть города, что отделяла их от греков. Запылали кварталы на побережье Золотого Рога. Наверное, в том пожаре сгорело столько домов, что хватило бы на три города у франков или немцев.
Наш дом тоже был охвачен пламенем, и мы — все, кто оставался в доме, женщины и слуги, в отчаянии кинулись бежать к церкви Святой Софии, где надеялись найти защиту и встретить своих родичей-мужчин. На улицах уже бесчинствовали захватчики. Наступила ночь, но в отсветах пожара все было хорошо видно, и двое или трое латинских ратников заметили трех знатных горожанок и набросились на нас. Мы закричали и кинулись бежать. Я успела втолкнуть золовку-вдову, что была с ребенком, в какую-то дверь, а сама метнулась в сторону, но тут край моего покрывала схватили цепкие руки разбойника. Я быстро отстегнула покрывало и бросила его на голову латинянина. Он на мгновение запутался в длинной ткани, что позволило мне скрыться. Я нырнула в темноту под защиту каменной стены, но успела заметить, как два других разбойника схватили мою золовку-монахиню, и она страшно закричала, забилась в их руках. Я бы все равно не смогла помочь несчастной спастись от насильников, а потому побежала прочь, чтобы спасти хотя бы самое себя. С тех пор я не видела больше моих золовок и не знаю, что с ними сталось. Сама же я, чуть живая от страха, все-таки добралась до церкви Святой Софии. Но родичей своего мужа я там не застала, да и другие греки почему-то спешно покидали храм, бежали кто куда, спасаясь и от латинян, и от пожара. Но я верила, что именно в храме надо искать защиты. Я стала молиться перед иконами, надеясь, что святые защитят храм. И впрямь огонь, охвативший многие дома и дворцы, остановился у стен Святой Софии. Но ничто не могло остановить алчных грабителей. Я услышала их крики и грубый хохот — и тут же кинулась к боковому приделу церкви, присела в углу за колонной. Оттуда я с ужасом наблюдала, как пьяные захватчики разоряют храм. Не понимая красоты и святости церковных предметов, хищные варвары готовы были разбить их и ободрать, лишь бы унести с собой побольше золота, серебра, жемчуга, слоновой кости и драгоценных камней. Они разрубали на куски алтари и делили их между собой. Скоро множество священных сосудов редкой красоты валялось на полу вместе с кусками золота и серебра, которым были обложены кафедры и амвоны. Все эти драгоценные предметы оказались тяжелы, и грабители, желая побольше увезти, ввели в притворы храма лошадей и мулов. Животные пугались блестящего пола и не хотели идти, но воины хлестали их и тащили силой. Кровь и нечистоты оскверняли священный пол храма. В разгар этого неистового грабежа кто-то из захватчиков додумался привести с улицы гулящих женщин и заставить их голыми плясать на главном престоле собора. Я сидела в углу ни жива ни мертва, зажмурив глаза, чтобы не видеть такого святотатства. Но тут один из грабителей — кажется, венецианец, заметил в боковом приделе икону в драгоценном окладе, кинулся к ней и обнаружил мое укрытие. С довольным хохотом он вытащил меня из-за колонны и стал толкать к тому месту, где плясали уличные женщины. Другой латинянин пришел ему на помощь и попытался сорвать с меня одежду. Я закричала. И в этот страшный миг передо мною вдруг возникли горящие черные глаза молодого незнакомца, когда-то встреченного возле церкви. Он крикнул моим мучителям по-итальянски (тогда я уже немного разбирала латинские языки): «Отпустите ее, она моя!» Подбежав, он шепнул мне на ухо по-гречески: «Пойдем со мной, я спасу тебя от насильников». Юноша был одет в венецианские доспехи и по виду ничем не отличался от других грабителей, а из его заплечного мешка выглядывало горлышко драгоценного сосуда и край дорогого оклада иконы. Но я почему-то сразу же поверила ему. Да и все равно у меня не было другого выхода, и я молча протянула руку своему спасителю. Оттолкнув пьяных наглецов, он повел меня из церкви. Я так ослабела от страха и бессонницы, что шла, спотыкаясь, почти не различая дороги, а перед глазами у меня стелилась мутная пелена, в которой гасли отблески пожара. Юноша привел меня в какой-то дом, что находился в незнакомом мне квартале. Этот маленький приземистый дом был совершенно пуст: видимо, хозяева-греки в страхе покинули свое жилище, или же их выгнали оттуда. Я в изнеможении опустилась на скамью и, подняв голову, встретилась глазами со своим спасителем. Видно, он прочел в моем взгляде недоверие, потому что сразу же поспешил меня успокоить:
Ознакомительная версия.
