У входа в него стояли два вооруженных воина, поддерживая копьями малиновый полог и не давая Анастасии коснуться ногой священного порога.
Бедная женщина все ещё не хотела осознавать своего положения. Она бесстрастно позволяла проделывать с собой умывания и переодевания, не задумываясь, для чего это нужно?
Пока не осталась она в шатре с глазу на глаз с тем самым узкоглазым человеком. "Тури-хан, — прошелестел для неё кто-то из женщин. — Тури-хан!"
Пока не отбросил он с неё покрывало и не сорвал золотую безрукавку. Пальцы у него были сильные, цепкие. Только когда он по-хозяйски положил руку на её грудь, Анастасия очнулась. Попыталась оттолкнуть его, закричала страшно и услышала, как он неожиданно сказал по-русски:
— Кричи, кричи, я люблю, когда женщины кричат!
Уруска Тури-хану не понравилась. Лежала под ним будто мертвая. Один раз застонала, когда он её со злости за грудь ущипнул. А потом губу закусила, и ни звука он от неё больше не услышал, хотя готов был поклясться, что в какой-то момент отозвалась она на его движения. Но только изнутри. И подумал, что сама себя за это и возненавидела. Природе не поддалась, не покорилась.
Сначала хан думал — он не раз так делал, когда женщины ему очень уж не угождали — своим нукерам её отдать, но посмотрел уруске в глаза и, стыдно сказать, — испугался! Наверное, явись перед ним сам шайтан, страх был бы куда меньше. Странный был у неё взгляд.
Будто горячей волной его обдало, тело непослушным сделалось. Кстати посол из Орды пожаловал. Избавил его от наваждения.
Тури-хан понял, что эту ясырку (Ясырка — пленная рабыня.) он при себе не оставит. Не слышал он прежде такое, чтобы мужчина взгляда женщины испугался. Пока определил её на самую тяжелую и грязную работу, а там…
Нукеров его решение удивило. Уж больно хороша была пленница. Может, порченая она? На всякий случай готовить для нукеров пищу ей не дозволяли. Она стирала, воду носила, ежели рабы-мужчины были заняты, собирала по степи сухую траву для лошадей…
Хан уж совсем забыл о ней, да его вторая жена Сандугач, что значит «соловей» как бы между прочим обмолвилась, что новая рабыня носит под сердцем ребенка. Тут светлейший на неё вовсе рукой махнул: просчитались его джигиты — вместо невинной девушки беременную женщину привезли.
Правда, сказали потом, что она — жена урусского князя. Только ему все равно: хоть княгиня, хоть девка из харачу (Харачу — простой народ.), лишь бы угождать умела.
Ничего, начнется великий поход на Запад, красавиц-рабынь станут к нему сотнями привозить. И уж пятую жену Тури-хан найдет такую… Сам себе завидовать станет!
Глава четвертая. Услуга за услугу
Сотника Аваджи его нукеры уважали, хотя и считали человеком странным. Ни в воинской доблести, ни в житейской мудрости равных ему не было, но юз-баши (Юз-баши — сотник.) слишком часто… мылся!
Многие нукеры вообще сторонились воды, считая, что она вымывает здоровье из тела. Оставляет его открытым для самых страшных болезней. А сотник, возвращаясь даже из самых дальних и трудных походов, никогда, как другие, не заваливался спать в сапогах и верхней одежде, а всегда раздевался и обливал тело водой.
Джигиты шепотом рассказывали друг другу, что, когда юз-баши был простым нукером, он сам стирал себе одежду и чистил сапоги.
Сотник же считал, что ему просто достался чересчур острый нюх. Он слышал запахи, как охотничий пес, и поначалу думал, что таким нюхом обладают все люди. Они тоже будут слышать исходящий от него дурной запах немытого тела, какой всегда донимает его в обществе других нукеров. Аваджи при одном виде воды всегда испытывал непреодолимое желание тут же вылить её на себя. У него даже тело начинало чесаться, если в течение дня он не мог хоть немного омыть себя.
Аваджи не знал, что именно его опрятный вид с самого начала привлек к себе внимание хана, который тоже оказался любителем чистоты. Потом Тури-хан отметил, что, кроме стремления к чистоте, его нукер беззаветно храбр, ему предан и скромен. Потихоньку он стал приближать нукера к себе и ни разу не пожалел об этом.
Тури-хан выделил своему сотнику отдельную юрту и не без удовольствия увидел, побывав в ней однажды, что и в жилище сотника чисто и опрятно и нет в нем ничего лишнего. На стене висел лишь небольшой ковер, подле которого из грубого войлока была сделана лежанка. Не валялось никаких узлов, тряпок, как обычно бывает у мужчин, долгое время живущих без присмотра женщин. Те ухитрялись устраивать беспорядок в юрте сразу после того, как её убирала какая-нибудь рабыня…
Когда в курене (Курень — стойбище в виде кольца юрт с юртой начальника в центре круга.) появилась уруска, Аваджи был при хане. Стоял рядом, как простой тургауд. Все видел. Как лежала она кулем на пыльной земле. Как краснела от стыда, когда сорвали с неё одежду. И глаза её зеленые, мокрые от слез.
Нет, тогда он сердцем не дрогнул. Женщина была рабыней хана, а нукер давно приучил себя: то, что ему не принадлежит, не должно задерживать глаз. Тогда не будешь от зависти мучиться. Давно известно, завистливые люди несварением желудка страдают. Так Аллах их наказывает.
"Конь быстро скачет, — говорил Аваджи самому себе, — верблюд медленно идет, а встречаются они в одном караван-сарае (Караван-сарай — постоялый двор в городах и на дорогах Востока.). Я не могу пока скакать по жизни быстрым конем, но могу идти трудолюбивым верблюдом. Аллах наградит меня за это!"
Он мог бы и теперь жить по законам, которые установил для себя когда-то и благодаря которым раздобыл себе коня, но уже не хотел. Тогда он был совсем молодой. Мальчишка глупый. Равнял себя с ханами да баями. Мол, он днями-ночами с коня не слезает, а Котлыбай цену одного коня за вечер проигрывает. "Не зарься на чужое!" — опять говорил он себе.
В следующий раз он столкнулся с уруской случайно. Наклонился, чтобы выдернуть прикол, за который был привязан его конь, и чуть не столкнулся с нею, несущей на спине огромный пук сухой травы. Такую работу делали только черные, грязные рабыни. И тогда понял, что новая ясырка чем-то сильно хана огорчила.
Ему стало интересно: чем же? Он вроде безразлично поинтересовался у товарищей.
Никто толком не знал. Тури-хан будто забыл о ней, но поскольку никакого другого приказа о ней не поступало, она все ещё считалась собственностью хана, и никто не смел её коснуться.
А ночью уруска Аваджи приснилась. Прежде ему никогда не снились женщины, и он очень этому удивился.
Аваджи не знал любви — ни материнской, поскольку мать его скончалась при родах, ни любви девушки — её у него никогда не было. Кто бы согласился отдать дочь за нищего табунщика, который не смог бы заплатить самый ничтожный калым! Родители, имеющие дочерей, всегда надеются продать их подороже.
