Джорджиана позволила ему подвести ее к небольшому дивану, обитому золотистой тканью. Она вконец растерялась. В голове ее проносились бессвязные мысли, в то время как Ник отыскал бар и налил в бокал хереса. Пальцы ее пробежали по цветочному узору диванной ткани. Ткань эта была такой гладкой, что она едва не соскользнула с дивана, когда села на него.
Вернулся Ник и подал ей бокал, наполненный янтарной жидкостью. Джорджиана сделала глоток, сморщилась и вернула ему бокал. Он взял его и снова поднес к ее губам.
— Выпей все, голубка. Тебе станет легче.
— Я не хочу… ах, ну ладно. Ты такой деспот. — Она допила херес и вытерла губы платком. В коридоре раздались торопливые шаги, и слезы вновь потекли из ее глаз.
— Бедный Трешфилд. Бедный старый Трешфилд.
Ник забрал у нее стакан и поставил его на пол. Взял ее за плечи и повернул лицом к себе.
— Посмотри на меня, голубка. Я пони: маю, что ты огорчена, но мне нужно поговорить с тобой, прежде чем мы спустимся вниз.
— Как это могло случиться? — прошептала Джорджиана. — Сегодня он чувствовал себя прекрасно. Сердце его не беспокоило, и он старался не переутомляться, ездил в кресле-каталке, как ему посоветовал врач.
— Черт возьми, голубка, его сердце здесь ни при чем, — резко проговорил Ник. Она удивленно посмотрела на него. — Я уже видел все это раньше — громкое биение сердца, бред, судороги. Это не сердце. Это что-то другое.
Джорджиана посмотрела на дверь — ее отвлекли голоса слуг, бегающих между кухней и спальней графа.
— Да?
— Я видел это в Сент-Джайлзе, во всем Ист-Энде. Трешфилд принял какой-то яд.
Джорджиана снова взглянула на Ника и попыталась осмыслить то, что он сказал. Он внимательно смотрел на нее. Его темные волосы упали ему на лоб, его сильные руки ободряюще сжимали ее руки, мягкие губы строго сжались. Его слова не были шуткой. Он говорил серьезно. Неожиданно все ее тело похолодело.
— Он умрет в муках? — спросила Джорджиана.
Ник покачал головой.
— Он впадет в ступор, из которого уже не выйдет.
— Откуда ты знаешь…
— Не сейчас, голубка. Просто верь мне. — Джорджиана закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.
— Я не могу представить. Все это так странно. — Она почувствовала, что руки его обхватили ее запястья и потянули. Она подняла глаза и встретилась с таким напряженным взглядом, что на мгновение забыла о своем смятении и горе.
— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он.
Во рту ее пересохло, и она кивнула. Ник не мигая смотрел ей в глаза.
— Значит, ты знаешь, что нужно делать, голубка.
— Да, — прошептала она.
Глубоко вздохнув, она встала. Он отпустил ее запястья и тоже поднялся.
— Эвелин и все остальные сейчас в гостиной, — сказал Ник. — Ты уверена, что готова встретиться с ними?
Сунув платок в рукав, Джорджиана сделала еще один судорожный вздох.
— Ты пойдешь со мной?
— Конечно. Ты можешь это сделать, голубка. Это не займет много времени.
Его рука вновь сжала ее руку. К ее удивлению прикосновение теплой руки Ника заставило глаза Джорджианы вновь наполниться слезами. Она теряла близкого друга, но другой, еще более близкий, стоял возле нее. Она быстро и печально улыбнулась Нику:
— Я готова. И не беспокойся. Я знаю, что я должна делать.
На следующий день вскоре после полудня Ник с решительным видом вошел в свою спальню, рывком выдвинул ящик комода, достал из него все нательное белье и носовые платки и побросал их на белое покрывало кровати. Затем подошел к платяному шкафу и достал сверху небольшой чемодан, который швырнул на кровать рядом с бельем.
— Пертуи, Пер-р-р-т-у-и-и-и! — Он открыл чемодан, сгреб в кучу носовые платки и положил в него.
— Пер-р-р… а, вот и ты.
Пертуи вошел в спальню размеренным шагом, — держа в руках пару только что вычищенных высоких сапог. Был он строен, ноздри его дрожали.
— Сэр кричал? — Он не стал ждать ответа. — Сэр забыл о декоруме. Можно мне напомнить ему слова лорда Честерфилда? «Хорошие манеры служат украшением знаний и прокладывают им путь к большому свету». Настоящий джентльмен должен всегда владеть собой.
— К черту лорда Честерфилда, — сказал Ник и, сунув голову в платяной шкаф, начал рыться среди фраков и жилетов. — Можешь передать ему это от меня.
— К счастью, лорда Честерфилда уже нет с нами, сэр.
Ник появился из платяного шкафа с охапкой одежды и сунул в чемодан кучу рубашек.
— Нам нужно сматываться, Пертуи. Давай пошевеливайся.
— Сэр едва ли сможет уехать до похорон.
— Сэр сможет. Этот болван сельский врач и коронер объявили, что смерть Трешфилда была естественной. Либо они дураки, либо сговорились с чертовым Эвелином Хайдом. В любом случае я не собираюсь здесь оставаться и выяснять правду. И поскольку у леди Джорджианы нет причины задерживаться здесь больше, моя миссия закончена. — Ник закрыл чемодан и поднял его.
— Я слышал, как Ребекка, ее камеристка, говорила, что ее госпожа останется здесь на несколько недель.
Ник уронил чемодан и повернулся к Пертуи:
— Когда?
— Только что.
Ник перешагнул через чемодан и сел на кровать.
— Я сказал ей, что считаю, что его отравили.
— И леди Джорджиана сказала, что уедет отсюда?
— Гм. Вообще-то она этого не говорила. Джорджиана сказала, что знает, что она должна делать. Он решил, что она согласилась с тем, что они должны уехать вместе. Теперь он понял, что должен был предвидеть и другую возможность, когда рассказал ей о своих подозрениях. Хотя Джорджиана Маршал и — была убита горем, она явно что-то скрыла от него.
Он посмотрел на своего слугу:
— Ты слышал, как умер граф?
— Дворецкий сказал, что смерть его напоминала какой-то припадок.
— Слушай, Пертуи, ты знаешь, откуда я вышел и сколько я повидал. Это был не припадок. У него расстроилось зрение и участился пульс. Кожа его была горячей, сухой и красной, а биение его сердца можно было слышать в противоположном конце комнаты. Позднее он стал агрессивным, потом его свалила лихорадка и у него начались конвульсии. И в конце концов он впал в ступор.
— Как ужасно.
— Правильно. Ужасно и до боли знакомо. — Пертуи поставил сапоги на пол и подошел поближе к Нику, озираясь по сторонам, словно боялся, что его могут подслушать.
— Вы полагаете, что…
— Вот именно.
— В таком случае сэр должен обратиться к властям.
— Да, конечно, Пертуи. Ты хочешь, чтобы я пошел к мировому судье, сэру Найджелу Манварину, школьному приятелю Эвелина Хайда, и сказал ему, что думаю, что Трешфилда отравили. Так что ли? И ты знаешь, кого он заподозрит в первую очередь? Не своего бывшего однокашника, не этих благородных господ, которые мечтают прибрать к рукам денежки графа. Нет. Первым человеком, которого он заподозрит, буду я, потому что я не принадлежу к их обществу, потому что я не заканчивал Кембриджей и Оксфордов и потому что кровь у меня не голубая, а простая — красная.
