Герта, первой подошедшая к картине, слегка вздрогнула и бросила на художника удивленный взгляд, тогда как графиня, последовавшая за нею, воскликнула:
— Да ведь это... Нет, это — не капитан Роденберг, но вы придали вашему архистратигу разительное сходство с ним!
— Вполне естественно, так как он позировал мне, — смеясь, ответил Ганс. — Конечно, я взял у него только самое характерное, но это словно создано для моей идеи.
Графиня была в полном восторге от картины и не скупилась на похвалы. Герта нашла замысел гениальным, композицию восхитительной, колорит прелестным, но, входя во всевозможные детали, о лице архангела не вымолвила ни слова.
Ганс с очаровательной любезностью служил дамам гидом в своей мастерской. Дамы захотели посмотреть другие его работы; он взял с окна альбом и старался установить его так, чтобы освещение падало с нужной стороны. Тем временем графиня взяла довольно объемистую папку, лежавшую на столе и заключавшую в себе массу эскизов и этюдов, привезенных художником из поездки, в горы. Однако, заметив это, Ганс так поспешно подбежал к ней, словно его папка подверглась серьезной опасности.
— Простите, графиня, папка очень неудобно лежит... я сам покажу вам эскизы! — торопливо сказал он.
Подвинув графине кресло и начав подавать ей листок за листком, он вдруг, словно случайно, взял один из листков и отложил его в сторону.
— Этого рисунка мне нельзя видеть? — спросила графиня, мельком заметив очертания какой-то женской головки.
— О, он совершенно не заслуживает того! Пустячный этюд, совершенно неудачная работа! — стал уверять художник, но при этом его лицо густо покраснело.
Графиня шутливо погрозила ему пальцем.
— Эге, да у господина Велау, кажется, завелись секреты? Как знать, что вы натворили там, в горах!
Ганс, улыбаясь, защищался от подобных подозрений, но когда графиня пересмотрела папку и обратилась к альбому, он все же счел за лучшее припрятать «совершенно неудачную работу», чтобы она не попадалась на глаза посторонним.
Герта все еще стояла перед картиной, и Михаил оставался возле нее. Теперь он не делал ни малейших попыток избегнуть ее близости и совершенно непринужденно занимал ее разговором о ближайших планах и намерениях Ганса. Уж на что Герта была светской девушкой, с детства приученной скрывать истинные чувства, но и то она не могла бы после свидания в Санкт-Михаэле выдержать такого беззаботного тона. Непринужденность Михаила облегчала ее и... раздражала.
— Признаться, — сказала Герта, — я поражена силой и энергией, которыми дышит картина. Уж никак не ждала этого от человека, всегда казавшегося мне таким поверхностным.
— А ведь и эту картину Ганс тоже набросал полушутя, — ответил Роденберг. — Ганс принадлежит к числу тех счастливых натур, которым все дается без особого труда!
— Счастливая натура! А вы завидуете такому свойству?
— Нет, потому что я не мог бы оценить его. Для меня имеет полную ценность лишь то, что добыто в бою, в борьбе. Ганс создан для счастья и наслаждения, я — для борьбы... Каждому свое!
— Вы избрали борьбу из личной склонности? — спросила Герта полунасмешливо, так как ее раздражало, что Роденберг теперь совершенно не испытывает на себе действия ее чар. — Должно быть, вы очень честолюбивы, капитан Роденберг!
— Может быть! Во всяком случае, я жажду восхождения, а кто с самого начала не преследует высших целей, тот никогда ничего не достигнет. Конечно, мне далеко не так легко пробиваться, как Гансу, которому все благоприятствует, но имеет немалую ценность, когда сознание говорит: «У тебя нет никого, кроме себя самого, но ты и не принадлежишь никому, кроме как самому себе»!
Эти слова были сказаны очень спокойно, но Герта поняла, какой скрытый смысл таится в них. Словно молния гнева сверкнула в ее глазах.
— И вы воображаете, будто честолюбие и в самом деле сможет заменить вам все? — спросила она.
— Да! — с ледяной твердостью ответил Михаил. — Единственное, что я беру с собой на пути к будущему, это — благодарность человеку, который стал мне вторым отцом. Во всем остальном я сумел отделаться от всякой лишней помехи!
Губы графини Герты дрогнули, но она сейчас же высоко подняла голову со всей свойственной ей надменностью.
— В таком случае желаю вам счастья, капитан! Вы сделаете блестящую карьеру, в этом я не сомневаюсь!
Она повернулась к нему спиной и подошла к матери, которая тут же стала собираться домой. Ганс пошел проводить дам до экипажа, а по возвращении в мастерскую первым делом достал «совершенно неудачную работу», тщательно спрятал ее в другую папку и запер.
— Вот была бы славная история, если бы графиня увидела этот эскиз! — сказал он. — Она сейчас же узнала бы свою крестницу, и всему великолепию Ганса Велау-Веленберга ауф Форшунгштейн настал бы конец. А между тем оно во всей рыцарственной красе живет в воспоминаниях Эберсбурга!
— Что это за эскиз? — рассеянно спросил Михаил.
— Портрет Герлинды фон Эберштейн, который я зарисовал на память. Ты ведь знаешь о моем приключении в Эберсбурге и о непредвиденном повышении в ранге. Странно просто! Я никак не могу отделаться от воспоминаний о маленькой спящей царевне, которая показалась мне такой смешной и в то же время такой прелестной! Образ Герлинды неизменно стоит передо мной, и даже в присутствии этой сказочной феи с золотыми волосами прелестное личико Герлинды все время заслоняло ее для меня. Между прочим, я нахожу, что молодая графиня очень изменилась с тех пор, как стала невестой. Ну, да это — обычная история при таких браках, где о взаимной склонности и чувстве не может быть и речи. И граф Рауль тоже, по-видимому, не питает к невесте особых чувств, так как обручение не мешает ему отдаваться во власть иным сладким чарам.
Михаил, сумрачно расхаживавший по комнате, вдруг остановился, как вкопанный.
— Уже? На глазах у невесты? Какой позор!
— Однако это звучит достаточно трагично! Да, вообще, знаешь ли ты графа Рауля?
— Я видел его у генерала, и с тех пор мы не раз сталкивались. Я был вынужден достаточно ясно показать ему, что он имеет дело с офицером, который в случае необходимости готов со шпагой в руке защищать свое право на уважение. Но в конце концов он, по-видимому, понял это.
Во взоре художника что-то засияло, и, внимательно приглядываясь к приятелю, он вооружился кистью и снова взялся за картину.
— Это меня очень удивляет, — спокойно сказал он, — конечно, граф Рауль имеет свою родовую гордость, но я никогда не замечал в нем сословного высокомерия. Должно быть, он имеет что-нибудь против тебя!
— Или я против него! Мне кажется, оба мы знаем, какими глазами смотрим друг на друга!
