Пока длилась служба, молодая вдова ничего не видела и не слышала, и наконец боль охватила все ее тело и из глаз потекли слезы. С того момента как она обнаружила безжизненное тело мужа, жизнь ее превратилась в кошмар. Она не знала ни минуты покоя. Нужно было подумать о себе, о своей безопасности. Орхидея поддалась панике, вызванной злобой тех, кто ее окружал, кто толкнул ее на бегство! Ни в часы бодрствования, ни во время тревожного сна у нее не было времени для слез и горя, а теперь, скрытая от посторонних глаз тяжелым крепом, она смогла наконец измерить глубину сердечной раны и убедиться, насколько она глубока. Только присутствие этой необычной женщины, лица которой она не могла рассмотреть, но чей локоть касался ее локтя, приносило ей некоторое облегчение, потому что страдания их сливались воедино. По ссутулившимся плечам мадам Лекур она поняла, что та так же горько оплакивала свое дитя.
Молодая вдова слышала лишь пение, музыку, ритуальные слова, произносимые на языке, бывшем для нее чужим. В памяти ее всплывали воспоминания о сладких часах, проведенных рядом с Эдуардом, о прекрасных часах любви, которые завершились здесь, в этом нефе, холодном и торжественном. Тело, такое знакомое ей и приносившее столько радости, было отгорожено от нее навсегда несколькими досками и куском ткани. Охваченная внезапным желанием приблизиться к нему, сократить расстояние, она сняла перчатки, протянула почти умоляющую руку и коснулась покрывала, как если бы это была одежда, надеясь, что под ним еще сохранились остатки жизни и тепла. Как часто во время прогулок или посещая общественные места она брала Эдуарда под руку! Сейчас этот жест был таким же, только на сей раз не было крепких и теплых пальцев, сжимавших ее руку, как это делал всегда Эдуард... Из ее груди вырвалось такое душераздирающее рыдание, что она упала на спинку подставки для ног, и обеспокоенная мадам Лекур обняла ее по-матерински за плечи:
– Мужайтесь, моя девочка! Думайте о том, что когда-нибудь после смерти вы его встретите. Скоро все закончится!
Служба и в самом деле близилась к концу Распорядитель церемонии объявил торжественным голосом, что семья соболезнований не принимает в связи с обстоятельствами, потом руки в черных перчатках протянулись к Орхидее, чтобы проводить ее в боковую часовню, а несколько присутствующих окропили постамент святой водой.
Сквозь вуаль Орхидея видела группу мужчин и впервые лицом к лицу оказалась с Этьеном.
Она должна была пройти мимо, чтобы дойти до того места, которое ей указали, и благословляла странные траурные обычаи на Западе, позволявшие спрятать лицо под вуалью, тогда как, по их обычаям, полагалось, напротив, лицо открывать. Она увидела мужчину со слегка опущенными плечами, густой шапкой черных волос, выступающими скулами, тонким ртом, узенькой полоской усов и темными, обрамленными густыми ресницами, глазами такой глубины, что делало его взгляд почти непроницаемым. Тем не менее его глаза были устремлены на нее и смотрели, как она к нему приближалась. Тогда, опираясь на руку своей спутницы, она выпрямилась во весь свой рост, не желая проходить перед ним в побежденной позе и не желая его узнавать. Он двинулся ей навстречу.
– Мадам, – сказал он после краткого приветствия. – Я хотел бы сопровождать вас к нотариусу, чтобы уладить ваши дела, но вы можете легко понять, что я должен проводить моего брата в последний путь... то, что вы сделать не могли бы... Извините меня, пожалуйста!
Слова были почти вежливыми, тон странно теплый, даже нежный и слегка певучий. Он производил приятное впечатление, однако это не тронуло Орхидею.
– Месье, у меня впереди целая жизнь, чтобы оплакивать мужа, – сказала она медленно, как бы подбирая слова. В этот момент она с трудом выражала свои мысли по-французски, но это длилось только мгновение. – Я надеюсь, вы сумеете позаботиться о нем так, как это хотела бы сделать я.
Сказав это и не дожидаясь ответа, быстрым кивком головы попрощалась и пошла в другую сторону часовни, показывая тем самым, что у нее нет желания продолжать этот разговор.
Через мгновение, когда она, стоя на верхних ступенях церкви, безразличная к наблюдавшей толпе, собравшейся вокруг церкви, смотрела, как длинный лакированный ящик исчез в катафалке, чья-то рука взяла ее под руку, и знакомый голос прошептал на ухо:
Идемте со мной в церковь! Вас ждет карета у малого выхода. – Это был Антуан.
Она вздрогнула, отвлеченная от своих мыслей, и хотела высвободить руку:
– Но... почему?
– Посмотрите на этих людей. Это – журналисты. Еще секунда, и они набросятся на вас.
Он был прав. Группа из нескольких мужчин и женщин, вооруженная фотоаппаратами, уже поднималась по ступеням церкви, расталкивая локтями всех выходящих. Орхидея, однако, машинально сопротивлялась.
– Уведите ее! – приказал комиссар. – Я займусь людьми.
Пока художник уводил обеих женщин вглубь галереи, комиссар вышел навстречу толпе:
– Немного спокойствия, дамы и господа! И главное, уважения к смерти! Я – комиссар Ланжевен и готов ответить на ваши вопросы, как только похоронная карета удалится.
– Знаем вас, – крикнул кто-то из толпы. – Вы умеете лучше задавать вопросы, чем отвечать...
– Все же попытайтесь!
– Да, – сказала женщина, – пока вы тут будете водить нас за нос, она ускользнет через другую дверь!
– В любом случае вы ничего не достигнете. Я выставил охрану у всех выходов. Выбирайте: что-нибудь или ничего!
– Идет, комиссар! Согласны! Первый вопрос: почему не арестовали эту женщину?
– Если речь идет о мадам Бланшар, то у меня есть веские причины. Она – невиновна.
Пока переговоры между решетками церковной ограды медленно развивались, катафалк в сопровождении кареты Этьена Бланшара удалился, а Антуан вслед за ней во весь опор увозил дам. Мадам Лекур вынуждена была ехать с ним, несмотря на протест, который она не смела выразить в святом месте... но которым разразилась, как только они уселись в карете. Действительно, у малого выхода их ждала карета, и она тут же тронулась по направлению к улице Миромениль, избегая таким образом площади Святого Августина.
– После того, что вы сделали, вы смеете еще показываться? – воскликнула она, откидывая вуаль, чтобы ее лучше было слышно. – Хорошо вам теперь разыгрывать рыцаря, после того как вы нас обеих выдали полиции!
– Я никого не выдал, мадам... И не ищите ваш зонтик. Я убедился, что его с вами нет.
– Как вам можно верить после того, как вы на глазах у всех пришли ко мне в компании с полицейскими?
– Я там был, правда, но я никогда ни на кого не доносил, даже когда был маленьким. Впрочем, мне нечего было и сказать. Вы так обвели меня, когда я квам пришел! Я ни секунды не думал, что Орхидея может быть у вас, именно поэтому пошел в комиссариат повидать Перрена и узнать, нет ли новостей и не приехал ли инспектор Ленок. Последний ввел меня в курс дела и пригласил ехать с ним. На что я не колеблясь согласился в надежде оказать помощь супруге человека, которого я так любил. Вы не дали мне времени произнести и трех слов...
