— Мне кажется, так не подобает, Осборн, — сказала она.
— Почему же? Ты ведь просто дитя.
— Вы должны помнить, что девочки рано взрослеют.
— Так ты уже повзрослела? Э-э-э... Хм... Я...
— Да, Осборн, я уже взрослая. О чем вы хотели со мной поговорить?
— О... О тебе.
— А, я подозревала, в чем дело.
— Что?.. Что подозревала?
— Что вас интересует не схватка за тело Патрокла. Что вас интересует тело вовсе не Патрокла.
Осборн уставился на нее, пораженный прямотой девушки, настолько странно это звучало из юных уст, и пораженный тем, как ясно она почувствовала, что его заботит.
— Ох, милая, ты не должна думать о подобных вещах! Я...
Ровелла мягко соскользнула с его колена и встала рядом — тощая и неуклюжая в свете угасающего дня.
— Но разве вы не интересуетесь мной? Если я еще дитя, хотя на самом деле я женщина, разве не следует сказать мне правду? Вы совершенно точно мной интересуетесь.
Осборн откашлялся, хмыкнул и на мгновение застыл в неловкой позе.
— С чего вдруг ты это решила?
— А разве это не так? Разве нет, викарий? Тогда почему вы так смотрите на меня за обедом и каждый раз, когда мы сталкиваемся? Вы все время меня разглядываете. И чаще всего смотрите сюда, — она приложила тонкую ладонь к блузке. — А теперь поднялись за мной наверх. — Она покосилась на Осборна. — Разве я не права?
При взгляде на девушку глаза Осборна внезапно налились кровью, во взгляде не осталось ни капли стыда. Физический контакт, когда она сидела на его колене, а потом встала, стал последней каплей.
— Если ты просишь...
— Да, я прошу.
— Тогда да. Придется тебе сказать. Это правда. Придется... признаться, Ровелла, что это правда. Это правда.
— И чего вы хотите?
Он не мог ответить, его полное лицо напряглось.
— Этого? — спросила она.
Он уставился на нее, сердце вырывалось из груди. Осборн облизал губы и кивнул, не смея вдохнуть.
Ровелла посмотрела на угасающий за окном день, надула губки, взмахнула длинными ресницами.
— Какой унылый день, — сказала она.
— Ровелла, я...
— Что?
— Я не в силах сказать...
— Что ж, в таком случае и не нужно. Если вы именно этого хотите.
Она стала медленно и аккуратно расстегивать блузку.
— Передай мне вон тот молоток, — попросил Дрейк. — Нет, маленький. А то я не смогу его просунуть.
— Даже не знаю, как у тебя это получается, Дрейк, — сказал Джеффри Чарльз. — Ты такой рукастый!
— Я четыре года ходил в учениках у Джека Бурна. Но он завистлив. Я вечно был только на побегушках, он ничего не давал мне самому сделать. Вот у меня и получается хуже, чем надо.
Он мастерил новое колесо для фургона с шахты Уил-Китти. Заднее колесо и вся задняя часть фургона повредились во время обвала, и легче было начать заново, чем пытаться подлатать. В мастерской Пэлли Дрейк редко занимался подобной работой, его считали больше кузнецом, но постепенно люди поняли, что он может соорудить отличное колесо, оно выйдет дешевле и дольше прослужит. Но это означало необходимость покупать высушенную древесину, которая стоила дороже, да и достать ее было сложно, поэтому Дрейк неохотно брался за такую работу.
— А почему ты делаешь внешнюю часть колеса вогнутой? — спросил Джеффри Чарльз.
— Ну, это чтобы оно было прочней на ухабах. Если сделать плоским, то все спицы от тряски поломаются.
— Когда-нибудь ты должен меня научить. Я бы предпочел мастерить колеса, чем корпеть над дурацкими латинскими склонениями.
Дрейк остановился и взглянул на мальчика, чья бледность за несколько недель сменилась здоровым загаром.
— Ты ведь не только латынь учишь, Джеффри Чарльз. Ты еще и учишься быть джентльменом.
— О да. Конечно, я знаю. Я и стану джентльменом. И унаследую Тренвит. Но скажи мне, как друг, что, по-твоему, будет для меня полезней, когда я вырасту — умение сделать или хотя бы починить колесо или знание формы личного глагола в именительном падеже и тому подобной чепухи?
Дрейк улыбнулся и взвесил в руке ясеневую доску, прикидывая, подойдет ли она к другим, из которых он сбивал колесо.
— Когда вырастешь, ты сможешь заплатить мне за колесо.
— Когда я буду владеть Тренвитом, ты станешь моим управляющим и поселишься там, и мы будем делать колеса вместе.
Дрейк подошел к колодцу в углу двора и взял деревянное ведро.
— Как-нибудь научу тебя делать такие. Это не так сложно. Но ты здесь уже два часа, твоя матушка рассердится, если задержишься.
— А, мама... С ней проблем не будет. Но на следующей неделе или чуть позже приедет дядя Джордж, вот тогда-то искры и полетят. — Джеффри Чарльз стукнул молотком по наковальне. — Не удивлюсь, если так и будет. Но он мне не отец, не мой хозяин, так что я могу сам за себя решать.
— Я думаю, Джеффри, что тебе не стоит из-за меня снова впутываться в неприятности. Не приходи сюда каждый день.
— Я сам могу за себя решать и не собираюсь спрашивать разрешения, ни у тебя, ни у дяди Джорджа. Меня не подкупить!
— И всё же было бы разумно не начинать очередную ссору. Хотя бы ради твоей матушки. Разве не лучше встречаться время от времени тихо и спокойно, вместо того, чтобы тебе вообще запретили сюда приходить, а ты стал бы приходить назло?
Джеффри Чарльз подошел ближе и рассмотрел ведро.
— Уф! Да я прямо сейчас мог бы такое сделать! Всего-то несколько дощечек и железные обручи.
— Это не так-то просто, как тебе кажется. Если просто сколотить ведро, вся вода вытечет из щелей между планками.
Джеффри Чарльз закинул ведро в колодец и опустил.
— В прошлом месяце я виделся с Морвенной.
Дрейк застыл с поднятым в руке молотком, а потом медленно его опустил.
— Ты мне не говорил.
— Сначала я решил, что, возможно, лучше не говорить.
— А теперь?
— Я думал, что, может, ты всё это забыл или скоро забудешь. Решил, что не стоит бередить рану, которая уже затягивается.
— И?
— Но ведь она не затянулась, да?
— Как она?
— Хорошо, — Джеффри Чарльз, смело ступив на зыбкую почву, сообразил, что не стоит говорить о болезни Морвенны. — У нее родился ребенок. Ты знал?
Лицо Дрейка заалело.
— Нет, не знал. Что... Когда это случилось?
— В июне, в начале июня.
— И кто у нее?
— Мальчик.
— Она... она, наверное, очень счастлива.
— Ну...
— Что она сказала? Она что-то сказала?
Джеффри Чарльз поднял ведро с колодезной водой на поверхность.
— Она... она сказала, что никогда не забудет.
Теперь Дрейк побелел. Он повертел в руке молоток.
— Когда ты поедешь обратно в школу, ты снова с ней повидаешься, да?
— Возможно. Весьма вероятно.
— Передашь ей кое-что от меня, Джеффри? Скажешь ей кое-что? Скажи ей, что я знаю — между нами всё кончено и ничего не может быть, но... но... Нет, не говори этого. Ничего не говори. Просто скажи... просто скажи, что когда-нибудь я принесу ей зимних примул...
— Кстати, ты напомнил мне о тех временах, когда ты заходил к нам перед Рождеством, в позапрошлом году. Жизнь тогда была полна темных секретов, но так прекрасна... — сказал Джеффри Чарльз.
— Да, — ответил Дрейк, — уставившись куда-то в пространство. — Да. Так и было.
II
Сэм только вернулся со смены и копался в саду. И не важно, что стоял сырой туман. Покрывало мелкого дождя накрыло всю округу. Море вдалеке выглядело унылым, пощипывая корку песка там, куда могло дотянуться. Кричали носящиеся в тумане чайки.
Сэм закончил вскапывать грядку и отряхивал с лопаты налипшую землю. Обычно под дождем копать трудновато, но в этой части сада почва была мягкой и поддавалась легко. Сэм собрался уже снова приступить, как вдруг услышал голос:
— Чем ты там занят, Сэм?
У него ёкнуло сердце. Она подобралась по мягкой земле почти вплотную, а Сэм и не заметил.
— Ох, Эмма...
— Ну и дрянной ты выбрал участок под картошку, — сказала она, заглянув в его корзину.
— Нет, я уже в прошлом месяце всю выкопал. Просто решил пройтись во второй раз, вдруг что осталось.
Эмма была в красном саржевом плаще и черной шали, темные локоны выбились из прически.
— Что ж ты не на молитве в церкви?
— Мы будем читать Библию чуть позже.
— Всё так же настойчиво ищешь заблудшие души?
— Да, Эмма. Спасение — это путь к вечной жизни.
Она ткнула ногой улитку, и та тут же забилась в раковину.
— Но что-то в последнее время ты не проявляешь настойчивости с моей душой.
Сэм оперся на лопату.
— Если бы ты подумала о Боге, Эмма, это порадовало бы меня как ничто другое.
— До недавних пор я тоже так думала. Ходил за мной по пятам, даже к Салли-забери-покрепче. А теперь цельный месяц тебя не видала. Другую душу что ль спасаешь?
