— Ты не должна оскорблять мужа.
Больше всего ему хотелось заорать на нее, выругать, допросить, допытаться, почему она вышла за него, если так любит своего проклятого почти кузена Джереми Стэнтон-Гревилла, счастливо женатого и ожидающего рождения своего первенца. Впрочем, это, вероятнее всего, и есть та причина, по которой Мегги согласилась стать женой Томаса. Не могла получить Джереми, так почему же не довольствоваться мужчиной, который так ее хочет?
Но он не закричал. Не выругался. Вообще ничего не сказал. Если мужчина не сохранит гордость, что же у него останется?
Мегги засвистела милую, простенькую песенку о парне, девушке и фиалках на лугу.
— Да, — кивнул Томас, — теперь, когда я послушал мелодию и гляжу в твои разъяренные глаза, понимаю, что оставшегося шампанского было недостаточно. Так ты спустилась вниз за новой бутылкой?
— И выпила ее вместе с миссис Миггс.
Ей хотелось, чтобы он уехал, предварительно оставив ей экипаж и приказав Тиму Маккалверу отвезти ее обратно, в Гленклоуз-он-Роуэн. Похоже, она снова впадает в меланхолию: болезнь, весьма знакомую ей с того рокового утра, когда Джереми приехал в парк вместе с прекрасной Шарлоттой, и еще усугубившуюся после того, как он признался, что его громкие хвастливые речи были предназначены лишь для того, чтобы облегчить ее боль, будь прокляты он и отец, все знавший заранее. А Шарлотта, разумеется, на самом деле оказалась богиней, черти бы ее драли.
Отличается ли Томас от Джереми? И действительно ли он настоящий осел, в то время как Джереми таковым лишь притворялся? Может, и правда умудрился скрыть свое истинное лицо, пока не удалось заманить ее к алтарю?
Настроение Мегги стало еще хуже, если это только было возможно.
Однако в эту минуту муж с холодным гневом вопросил:
— Могу я узнать, сколько мужчин в зале видели, как ты хлещешь шампанское, полуголая, одетая только в мой халат?
Куда подевалась проклятая меланхолия?! Мегги мигом оживилась и, задумчиво постукивая пальцем по подбородку, ответила голосом, куда более серьезным и торжественным, чем у ее отца в те минуты, когда этому почтенному служителю Божию доводилось увещевать нераскаявшегося грешника.
— Погоди… дай вспомнить… Не думаю, что там сидело более десяти человек. Десяти… Да, не более. Знаешь, было очень поздно. К этому времени большинство посетителей отправились домой, где, вдоволь поиздевавшись над женами, перевернулись на животы, заняли почти всю кровать и, счастливые, как устрицы в раковине, принялись храпеть в потолок.
— Если они лежали на животах, уместнее сказать, что при этом храпели в перины, — возразил Томас, повелительно поднимая руку, поскольку с ее уст была готова сорваться новая остроумная тирада. — Нет, не стоит объяснять, что ты говорила иносказательно. Я правильно понял? Ты действительно спустилась вниз босиком, в одном чертовом халате, с чертовыми голыми ногами и пила шампанское на глазах у десятерых чертовых посетителей?
— Судя по твоим ругательствам, весьма однообразным, но все же ругательствам, ты готов разорвать меня на куски. Но прошу не забывать, что в зале была миссис Миггс.
Она издевается над ним, считая идиотом, и делает это весьма искусно. Никакой надежды переиграть ее. Он тяжело вздохнул.
— Нет, ты все лжешь, и весьма неумело. Не было там никаких мужчин.
— Чтобы самому во всем убедиться, стоит спросить миссис Миггс, только и всего.
— Думаю, не стоит. Ты плохо притворяешься. И перестань издеваться, Мегги. Жена должна быть почтительна к мужу.
— Значит, только мужу позволено делать с молодой женой все, что вздумается?
Ему снова захотелось выкрикнуть имя трижды проклятого Джереми, но он сдержался.
— Я не желаю говорить на эту тему.
— Ясно. Ты заявил, что жена обязана почитать мужа. Может, тебе лучше приготовить список всех тех вещей, которых не пристало делать воистину примерной супруге? Представляешь, как это поможет тебе держать меня в надлежащей узде?
— Список будет не слишком длинным.
— Список для гусыни. Как насчет такого же для гуся? Да, это прекрасная мысль. Я немедленно берусь за перо и бумагу. Потом мы обменяемся списками. Лично я уже знаю, какой пункт поставить первым. Иметь столько уважения к своей жене, чтобы не терзать ее и, уж во всяком случае, не обращаться так грубо.
Он терзал ее. Все начиналось совсем не так, а закончилось… Неужели она не помнит, что наделала? Что выложила отцу? Проклятие.
— Никаких терзаний, — бросил он. — Что за вздор?! Я просто чересчур поторопился, вот и все, может, разволновался и был вне себя. А во второй раз… может, тебе было не слишком приятно, но так уж вышло, все кончено, и тебе следует обо всем забыть. И больше я ничего не желаю слышать. Мне кажется, ты настолько хорошо умеешь забывать, что выбросишь из головы и это.
— Что и когда я забывала? Объясни-ка. Дело в том, что я, как слон, просто держу в голове все, когда-либо со мной случившееся. Тебе следует придумать что-то поумнее.
— Перестань упражняться в проклятом остроумии! Слушай. Я был груб, но не хотел этого. Просто слишком много всего свалилось, не более того.
— И по этой причине ты издевался над женой в брачную ночь?
— Повторяю: я не хочу говорить об этом. И не собирался причинять тебе боль. Мне очень жаль, и давай закончим на этом.
— Вот так, просто? Раз — и все кончено?
Мегги прищелкнула пальцами.
Томас смотрел на нее, гадая, что творится в ее пугающе активном мозгу.
— Собственно говоря, я хотела задать тебе вопрос, — продолжала Мегги.
Вопрос? Он не желал никаких вопросов, но не мог же заткнуть ей рот и оставить в таком положении на весь день?
Томас неохотно кивнул.
Мегги хотела что-то сказать, но лишь плотнее сжала губы. Еще не время. Она высказала ему все, что чувствует, и этого вполне достаточно.
— Видишь ли, меня интересует, действительно ли все муж чины теряют самообладание в брачную ночь? Понимаешь, они так долго вынуждены держать себя в руках и подавлять все плотские желания, что, когда получают право, фигурально говоря, открыть дверь, теряют головы и вламываются, даже не дав себе труда повернуть ручку?
— Какая чушь!
— Вовсе не чушь, — вздохнула Мегги. — Ты просто боишься увидеть себя в этом свете.
— Ничего больше не желаю слышать. Она снова щелкнула пальцами.
— Как странно! Миссис Миггс уверяла, что утром мне будет ужасно плохо из-за всего этого шампанского, но почему-то ошиблась. Прошу вас удалиться, милорд. Я хочу вымыться и одеться. О Боже, наверное, мне стоило почтительно осведомиться о ваших планах, которые, вероятно, могут не совпадать с моими, и поскольку я всего лишь лицо второстепенное, следует подчиниться приказам. Вы намереваетесь сегодня ехать дальше?
