— Она вообще ничему не смогла их научить? — спросил Рауль, повернувшись к Томпсону.
— Сначала все ополчились против нее.
— Потому что она нагрубила Просперо?
— Никто не любит изменений. А поскольку изменениям все равно предстоит произойти, проще всего обвинить во всем мисс Кардифф.
— А как насчет женщин? Почему они ее не поддержали? Почему ее не поддержала Хейда?
Томпсон замялся.
— Потому что у нее здесь нет власти. По правде говоря… мне кажется, что проблему эту создали прежде всего женщины.
— Женщины?! За что же женщины могли невзлюбить Викторию? Тем более после того, как вчера вечером она выступала в защиту их прав?
— Они ее презирают. Презирают ее, потому что — извините, сэр, но я лишь повторяю то, что случайно услышал: «Она ничтожество, а не женщина».
Рауль почувствовал себя так, словно оказался в незнакомых лесных дебрях, где его подстерегают всяческие опасности.
— Почему они так говорят?
— Она спит в вашей спальне, но вы ее не хотите, — смущаясь сказал Томпсон.
— Что-о?
— Им известно, что между вами ничего нет.
В другое время Рауль посмеялся бы над словами Томпсона, но сейчас ему было не до смеха.
— Откуда им это известно?
— Люди судят об этом по вашему настроению.
— При чем здесь мое настроение? — удивился Рауль.
— Они знают… То есть они считают, что если мисс Кардифф будет доставлять вам радость, у вас улучшится настроение.
— Боже милосердный, да они просто сборище сплетников! — воскликнул Рауль. — Мисс Кардифф просила, чтобы ты не говорил мне о возникших у нее проблемах?
— Именно так. Она сказала, что либо заставит их уважать себя, либо нет, но сделает это сама. Я думаю, что гордость не позволит ей попросить у вас помощи.
Рауль взъерошил пятерней волосы и крепко задумался.
— В таком случае я пока не стану вмешиваться. Откровенно говоря, Томпсон, я поддержу мисс Кардифф в любой борьбе, — сказал он, направляясь к черной лестнице. Возле двери он оглянулся: — Я имею в виду любую борьбу, в которой я не являюсь ее противником.
Сегодня все будет по-другому.
Сегодня Виктория была твердо намерена найти правильные слова, которые заставят людей Рауля осознать важность ее задачи. Сегодня была своего рода дата: она прожила в обветшавшем замке Рауля уже десять дней и, наблюдая за воинами мужского и женского пола, поглощавшими свой обед, отрыгивая и почесываясь, все больше и больше убеждалась в том, что они отчаянно нуждаются в ее помощи.
Но самое главное, ей хотелось посмотреть в глаза Раулю при свете дня и сказать, что она с успехом начала выполнять задачу, которую он на нее возложил. О том, что это может не получиться, она и думать не желала.
Виктория взглянула на Просперо: если она победит его, то победит всех.
— Сегодня мы будем учиться приветствовать друг друга и есть при помощи вилок.
Просперо, раскачивавшийся на своем стуле с кубком эля в руке, громко спросил:
— Зачем нам учиться всем этим вещам, которым вы придаете такое большое значение? Они никому не нужны, а для нас главное — победить в революции!
Виктория подождала, пока затихнет одобрительный шум.
— Потому что, Просперо, ваша революция, начавшись, закончится или победой, или поражением в течение нескольких дней, самое большее — недели. А если вы победите, ваш король займет свое место во дворце, и вы будете его придворными. К вам будет приковано внимание всего мира. И вам нельзя будет ударить в грязь лицом. Вы просто не имеете права показать себя дикарями.
— Мы вежливые люди, — с воинственным видом заявил Просперо.
Виктория чуть не рассмеялась, настолько парадоксально звучали эти слова из уст Просперо. Но она понимала его и его гордость.
— Конечно, у вас имеется грубая вежливость. — Она повысила голос, чтобы его услышали даже в самых дальних уголках главного холла. — Но причина, по которой вы готовы умереть за дело революции, за вашего короля, заключается в том, что вы понимаете, что ваша жизнь настолько жестокая и отсталая, что ни у вас, ни у ваших детей нет иного шанса, кроме как оставаться здесь. Если вы поедете в Италию, Францию или Данию, вы будете выглядеть как крестьяне, которых перенесли на тысячу лет в будущее и поместили в современном мире. В Англии, Испании, Пруссии, например, есть газеты. У них есть железные дороги. Откуда вам знать, как вести себя в поезде? Вы и понятия об этом не имеете. Учитесь тому, чему я могу научить вас, если не ради себя, то ради своих детей и вашего короля.
Должно быть, она сумела задеть их за живое, потому что Хейда проковыляла вперед, и ее страшная хромота была горьким напоминанием о де Гиньярах и тех злодействах, на которые они способны.
Просперо наблюдал за женой, тяжело дыша, чуть не дрожа от подавляемых эмоций. Повернувшись к Виктории, он сказал:
— Проблема в вас. Вы так гордитесь своими путешествиями и своей искушенностью, а знаете ли вы, в чем ваша беда?
— Не знаю. Расскажите мне.
Просперо повысил голос, чтобы его было слышно в глубине главного холла:
— У вас нет личной заинтересованности в исходе этой революции. И вы, как только сможете, уедете. Сейбер планирует удалить вас отсюда до того, как начнется битва, и вы умчитесь, даже не оглянувшись. Мы останемся здесь, чтобы бороться и умирать, а вам это будет безразлично. Вы каждую ночь спите с нашим королем в его комнате, но вам безразлично, что он намерен лично возглавить боевые действия, что де Гиньяры возьмут на прицел прежде всего его, что его могут убить или — что еще хуже — взять в плен, бросить в их адскую подземную тюрьму и подвергнуть пыткам.
Виктория содрогнулась, почувствовав, что стало трудно дышать.
— Знаете ли вы, что проделывают с людьми де Гиньяры? Приходилось ли вам когда-либо видеть человека, которого растягивают на дыбе до тех пор, пока не разорвутся суставы? Знаете ли вы, что происходит, когда на веревке делают два узла, обматывают ею лицо и стягивают, пока глаза человека не вылезают из орбит?
Виктория не могла говорить. Она лишь покачала головой, пытаясь не представлять себе Рауля на месте этого человека.
— Я видел. Каждый из присутствующих здесь людей видели пытки.
Люди Рауля отворачивались, поглядывали на вход, ерзали на стульях, как будто им хотелось уйти и от рассказов Просперо, и от неприятных воспоминаний.
Хейда встала позади мужа, положила руки ему на плечи и стала наблюдать за Викторией, не выдавая взглядом никаких эмоций.
— Со дня нашего рождения нас таскают в Тонагру, чтобы показать заключенных до того, как де Гиньяры их повесят. Я видел своего собственного отца…
