— О дядя Чарльз!
Она бросилась и обняла его, всхлипывая от радости. Но когда наклонилась, чтобы поцеловать в щеку, то с болью почувствовала лихорадочный огонь, пылавший у него внутри. Дядя был очень бледен. Тот, кто когда-то был крепким, красивым мужчиной, теперь оказался изможденной, измученной тенью, с водянистыми, бесцветными глазами, совершенно утратившими былой блеск. Его руки безжизненно падали, не способные долго удерживаться на весу.
Тем не менее он постарался произнести со всевозможной сердечностью:
— Что за непослушная девчонка, проделала весь этот путь ради больного старика! Тебе следовало вести себя лучше, моя дорогая, гораздо лучше!
Но в голосе безошибочно угадывалась глубокая радость, а предательские слезы неудержимо текли по щекам.
— Дядюшка! — Элизабет смеялась, обнимая его. — Уверяю, мое путешествие было очень приятным, тебе совершенно не о чем беспокоиться. И видишь, все обернулось к лучшему, и мы снова вместе!
— Невозможный ребенок! — он слабо улыбнулся, но быстро замолк, и лицо его исказила гримаса боли.
— Что случилось, дядя Чарльз?
— Ни… ничего, моя дорогая. Небольшой приступ. — Он говорил с усилием. — Надо полагать, доктор уже все рассказал тебе о моем состоянии.
— Да… — Элизабет колебалась. Она не знала, в какой мере дядя осведомлен о серьезности своего положения. Однако его следующие слова все поставили на свое место.
— Кажется, выздоровление мне не грозит, — начал дядя, но Элизабет сделала непроизвольный протестующий жест. — Ну, ну, — торопливо продолжал он, похлопывая ее по руке. — Нам обоим следует смотреть правде в глаза, моя дорогая. Я никогда не верил в то, что можно избежать смерти, ты же знаешь.
Элизабет кивнула, не в силах говорить. Она сжимала его руку, слезы капали из глаз. Ее удивляли то мужество и сила духа, которые позволяли ему с такой простотой говорить о неминуемой смерти. Она была бессильна изменить его судьбу, однако могла скрасить последние дни, сделать их по возможности приятными и легкими и мысленно дала себе обет выполнить это. Чарльз Трент улыбнулся усталой улыбкой.
— Ну а теперь, моя дорогая, когда между нами никаких тайн больше нет, мы можем просто… очень мило побеседовать. Расскажи мне все о своем путешествии и о том, что происходит в Лондоне. Ты не можешь себе представить, насколько я тосковал без вестей о тебе.
И тогда она принялась ему рассказывать, с веселым видом перечисляя вечера и балы, которые посещала, занимательно болтала об общих знакомых и под конец перешла к своему путешествию.
— Да, моя дорогая Анна меня сопровождала и всячески заботилась обо мне, — оживленно лгала Элизабет. Она заранее решила, что дядя Чарльз никогда не должен узнать правду. Он уже никогда не покинет пределы своей спальни, а все посторонние, имеющие к нему доступ, ее тайну не выдадут. Доктор Шифнел согласился, что правда может доставить ему ненужные и опасные огорчения. Поэтому совершенно сознательно Элизабет выдумала занимательную историю о приятном, беззаботном путешествии на борту одного из фрегатов Его Величества, где у нее были все удобства, какие только можно себе вообразить.
— А капитан Мабри — истинный джентльмен, дядя, — сказала она. — Я нашла его совершенно очаровательным.
— Почему бы и нет? — спросил он, и в голосе его прозвучали нотки обычной сердитости. — Любой мужчина, который не попытается тебя очаровать, не мужчина, и у него, должно быть, нет головы. Джентльмен должен узнать настоящую леди с первого взгляда, тем более если леди прекрасна.
Элизабет опустила глаза. В ее мыслях внезапно и пугающе пронесся образ Александра Бурка, стоящего перед ней, уперев руки в бока, и его холодные серые глаза как будто медленно ее раздевали, точно так же, как он это делал множество раз в действительности. Вот этот человек как раз не относился к ней, как к леди, отметила она про себя с горечью. Но в таком случае он, должно быть, не джентльмен.
С некоторым усилием она попыталась вернуться к разговору. Но пока веселые, бодрые слова автоматически слетали с ее языка, мысли непроизвольно устремились совершенно в другом, тревожном для нее направлении.
Почему она неизменно продолжает думать об Алексе Бурке? Ведь наконец от него освободилась, получила именно то, о чем мечтала все эти долгие месяцы. Ей следует думать о дяде Чарльзе, о грядущих днях, когда ей придется собрать все свое мужество и силу, чтобы облегчить его страдания. Следует думать о Роберте Мабри, оказывавшем ей столь лестное внимание на всем протяжении их плавания в Калькутту и обещавшем посетить ее завтра, чтобы осведомиться, как она поживает. А вместо этого совершенно необъяснимо мысли постепенно возвращаются к человеку, которого она больше всего на свете хотела бы забыть. Все это с трудом укладывалось в голове. Почему вопреки здравому смыслу она думает о его лице, его прикосновениях, его голосе? Через некоторое время дядя Чарльз настоял, чтобы Элизабет спустилась вниз и пообедала. Она нехотя согласилась, обещав снова зайти к нему сразу после обеда. Он едва кивнул и в изнеможении прикрыл глаза, она тихонько вышла из комнаты, спустилась по лестнице. На ее лице лежала тень беспокойства и озабоченности, но причиной тому был не только дядя, забывшийся сном от боли, но и нечто другое, что не давало покоя. Несмотря на все усилия, она никак не могла избавиться от своих бесконечных, безжалостных дум.
Через несколько дней жизнь в Калькутте вошла в размеренное, привычное русло. Элизабет по просьбе дяди взяла на себя ведение домашнего хозяйства, наблюдала за деятельностью Фрилы, индуса, управляющего домом, Клода, французского повара, которого дядя Чарльз в свое время сманил вместе с собой из загородного поместья Трентов, а также целого штата слуг, садовников, грумов, лакеев и горничных. Справлялась она со своими обязанностями с легкостью, руководила всеми твердо, но дипломатично, ибо приобрела большой опыт в этом деле за многие годы обитания в огромном доме, имеющем сложное хозяйство и многочисленную прислугу. Ниоми, та самая девушка, которая принесла чай в день ее приезда в Калькутту, стала личной горничной, и ее преданности и расторопности мешали только трудности с языком. Но Элизабет проявляла неустанное терпение и даже пыталась выучить несколько слов по-бенгальски, хотя одновременно заставляла свою очаровательную горничную заучивать английские слова. Несмотря на все ее усилия, общение с помощью жестов оставалось пока главным развлечением дня.
Каждое утро она проводила несколько часов с дядей Чарльзом в его большой спальне, разговаривала, читала ему вслух и получала от этого общения чрезвычайное удовольствие, ибо могла наконец множеством мелких услуг как-то облегчить его страдания. Однако к полудню дядя обычно засыпал под воздействием лекарств, ибо в это время его боли усиливались и становились почти невыносимыми. Он мог существовать только благодаря лаудануму. В эти часы Элизабет частенько занималась тем, что читала или шила, однако несколько раз ей привелось принять некоторых жен английских служащих, проживающих в Калькутте. К ее удивлению, она нашла Калькутту весьма цивилизованным городом, и английское общество в ней было так же погружено в развлечения, сплетни и скандалы, как и в Лондоне.
