Но вот уже можно было вздохнуть с облегчением. Путь через леса, по большим и малым рекам, речкам, притокам, протокам и волокам закончился, впереди лежала дорога по озеру и реке Катынке до самого Днепра. А уж Днепр приведет прямо к цели путешествия — Киеву-городу.
О том, что скоро их ждет важная встреча, дружина Белотура знала заранее. Еще на волоке местные мужики огорошили их новостью.
— Княжич Радим на Катуни стоит с дружиной, — сообщил старейшина по имени Кочура, придя договариваться об условиях и плате за волок. — Уж седмицу, как пришел.
— Княжич Радим? Радимер Забериславич? — переспросил Белотур. — Велем! Слышал? Тут шурь мой, рукой подать! За волоком! А зачем пришел? Почему здесь? — обратился он снова к старейшине.
— Да кривичей стережет, покуда князь Громолюд воев собирает.
— Воев собирает?
Подошел Велем. Дружина, занятая разгрузкой лодий, улавливала знакомые слова и прислушивалась к их разговору.
— Что тут было?
— Да князь Станислав, слышно, и Березину, и Крутовечь, и Касплю всю под себя взял. Вы мимо Крутовичей ехали, не сказали они разве?
— Это мы знаем.
— И говорят люди, будто Станила-князь и сам Свинеческ хочет в это лето под руку взять. Потому князь Громолюд у радимичского князя подмоги просил. Вот, сына тот прислал. Говорят, от полян еще войска ждут. Да вы сами поляне, может, знаете что?
— Когда я к вам ехал, князь Громша к радимичам посылал и надеялся, что радимичское войско князя Станилу в разум приведет, — сказал Белотур Велему.
— А тот к вую своему, Всесвяту полотескому, тоже за дружиной послал, — добавил Кочура. — На Каспле, говорят, видели его, он там мыто собирает и грозит до зимы в Свинеческе быть. А на другое лето не то на Вопь, не то на Сож пойдет.
— Куда ты нас привез? — Велем выразительно посмотрел на Белотура, подняв брови.
— К лешему в задницу, — вынужден был признать тот. — Но может, еще обойдется. Радим уже здесь, а Станилы пока нет. Много людей у Радима?
— Да сотни три, — ответил Кочура. — Парни все больше молодые, но кормилец у него — толковый муж, обстоятельный.
— Светило Жданович, поди. — Белотур усмехнулся, но глаза у него оставались серьезными. — И впрямь, куда ж я завез-то тебя, Денница ты наша ясная?
Он взглянул на Дивляну, которая тоже подошла послушать. Теперь она уже не считала волок границей Того Света — уж больно много этих границ набиралось — и настолько осмелела, что смотрела на чужих людей с любопытством, но без малейшей робости.
— Это кто же такая? — Кочура бросил на нее одобрительный и любопытный взгляд. — Хороша дева! Сестра твоя?
— Сестра. — Велем взял Дивляну за плечи, развернул и легонько подтолкнул к лодьям. — Поди пока посиди, а как пора будет в дорогу, я сам за тобой приду. Да покройся лучше: нечего тут красотой сиять, чай не велик-день.
Он не хотел, чтобы по округе ходили слухи о красивой знатной деве, невесте киевского князя. В такой сложной и неясной обстановке огласка этого обручения могла сильно затруднить дело.
— А этот Радим у князя единственный сын? — спросила Дивляна у Белотура по пути, пока они шли вдоль полосы волока вслед за лодьями. Теперь воеводы сами не толкали и дружину держали под копьем, пользуясь услугами местных волоковщиков.
— Единственный. Потому и Рад и мер, в честь Радимера Старого, по которому радимичи прозываются.
— Он старше твоей жены?
— Моложе лет на двенадцать. Пять лет назад он едва меч в руку взял. Я думал, кормилец, воевода Светило, сам дружину поведет, а Радима только так привез — для благословения. Нет, отрок сам в сечу пошел. Я бы своего ни за что не пустил в такие годы. У меня ведь тоже единственный… Одно звание, что взрослый.
— И ты говорил, он хорошо бился, Радим?
— Хорошо… Только не свезло ему.
— А что случилось?
— А вот сама увидишь.
Готовясь к встрече со знатным родичем, Белотур еще перед волоком надел крашеную желтую рубаху, отделанную полосками узорного козарского шелка, зеленую шерстяную свиту, тоже с шелковыми полосками и серебряным бубенчиком у горла, а грудь украсил золотой гривной — знаком своего рода и положения. Глядя на него, Велем с братьями и, конечно, Дивляна тоже надели крашеную одежду получше. И Дивляна едва отбилась от паволоки, которой Велем пытался ее покрыть, — дороги же не видно, как идти? Не на руках ли любезный братец ее понесет?
Когда лодьи, спущенные на воду, прошли по озеру и приблизились к Катуни, раскинувшийся на ней стан был виден издалека. Везде стояли шатры и шалаши, горели костры, тянуло дымом. А сам княжич Радим ждал на берегу в окружении ближней дружины. Был он одет и снаряжен как на битву — в кожаной рубахе с железными бляшками, в козарском шлеме, с мечом у пояса, рядом отрок держал щит и копье, а топор был заткнут за пояс — тоже козарский, узкий, кожаный, с длинным хвостом и чередой серебряных позолоченных бляшек.
— Да будут с тобой родные боги, Белотур Гудимович! — Завидев зятя на передней лодье, он снял шлем, передал его отроку, а сам сделал несколько шагов вперед и поднял руку.
— И ты будь здоров, Радимер Забериславич! — Белотур приветственно взмахнул, потом соскочил с лодьи на берег, подошел к шурю и обнял его. — Экий ты витязь стал! И не узнать!
— Ну, а твое дело сладилось ли? — Радим ухмыльнулся и вытянутой рукой толкнул его в плечо. — Слышал, ты за невестой для князя Аскольда поехал?
— Сладилось. — Белотур обернулся. — Иди сюда, Велем.
Лодьи одна за одной приставали к берегу, дружины сходили на песок. Велем подошел и сдержанно поклонился. За ним шла Дивляна: он велел ей оставаться в лодье, но она ослушалась — ей так любопытно было посмотреть на радимичского княжича, что не было сил ждать.
Глянув на него, она тихо охнула. Радим, парень лет семнадцати на вид, был среднего роста, русоволосый и ничем особенно не примечательный, если бы не глубокий шрам, наискось пересекавший его левый глаз и исковеркавший бровь. Изуродованное веко было полуприкрыто, незрячий зрачок из-под него отливал свинцово-водянистым блеском, как у снулой рыбы. Светлые, светлее волос, брови были слегка нахмурены, подняты треугольником под сильно выпуклым лбом. Нос тоже был искривлен после давнего перелома, а крупные губы сурово сжаты; слушая, что ему говорит Белотур, он смотрел уцелевшим глазом перед собой с неприступным и тревожным видом.
У Дивляны упало сердце. Это был второй, после Ольгимонта, княжеский сын, которого она встретила, и невольно подумалось: а Аскольд? Если Радим в семнадцать лет уже такой, то каким же Аскольд стал к тридцати? Всем мужчинам, которых она видела, рано или поздно приходилось брать оружие в руки; иные из ее родичей и даже братьев погибли совсем молодыми, а уцелевшие вынесли из битв разнообразные шрамы и увечья. Вон, Стояня весной еще до женитьбы без зубов остался… Но Радим показался ей живым воплощением суровой княжеской судьбы, не щадящей и совсем юных отроков. Ее будущий муж… ее не рожденные еще сыновья… Их судьба стояла перед ними, с сурово-пренебрежительным видом поплевывая под ноги и глядя единственным глазом мимо Белотура, который коротко рассказывал шурю об их путешествии.
