Это могло быть только оно; ни минуты сомнения или удивления, что оно именно такое; я узнал его и затрепетал. Оно было темно-зеленого, почта черного цвета; оно казалось неустойчивым, коварным, всепоглощающим: оно металось и билось мрачно и злобно. Над ним простиралось небо ровного темно-серого цвета, как тяжелый плащ. […] Чтобы так узнать море, я должен был видеть его раньше…
С минуту мы стояли друг против друга, я — прикованный к нему. Несомненно, в эту первую встречу меня охватило неотвратимое предчувствие, что наступит день, когда оно заберет меня, несмотря на все колебания, на все попытки избежать уготованной мне участи…»
Дав Жюльену домашнее образование, включавшее латинский, английский, а позднее — греческий, родители отправили двенадцатилетнего мальчика в коллеж Рошфора, где он сразу же почувствовал себя одиноким и несчастным: с товарищами не сошелся, учился из-под палки (как ни странно, главные нарекания вызывали его школьные сочинения), читал медленно и вяло, потратив на фенелоновского «Телемаха» целое лето. Воспитанный в суровом протестантском духе (вечера в семье завершались чтением вслух Библии, а по утрам маленький Жюльен самостоятельно прочитывал несколько страниц Священного писания), он хотел поначалу стать пастором и миссионером, однако, познакомившись с философией Огюста Конта, которая в то время активно внедрялась в школьные программы, отказался от первоначального намерения. Позитивизм, неприятно поразив его своей сухостью, тем не менее «глубоко уязвил» его «христианский мистицизм», признается позднее Лоти в книге воспоминаний «Ранняя молодость».
Судьба напомнила о себе, как это нередко бывает, с неожиданной стороны. Двоюродный дедушка Жюльена, Анри Тайан, многие годы проживший на побережье Африки, разбередил душу внука рассказами об экзотических странах Африканского континента. В домашней библиотеке Лоти в Рошфоре сохранилась книга Э. Деллессера и П. А. Франка «Путешествие через два океана» (1848) с черно-белыми иллюстрациями, раскрашенными рукой Жюльена. В «Романе одного "ребенка» Лоти вспоминает о не покидавшем его страхе состариться, запутавшись, как большинство людей, в невидимой глазу паутине повседневности, в труде, пусть нужном и полезном, но монотонном и отупляющем, закрытом для озарений и творческих перерождений. «Боюсь, мне будет очень скучно, когда я вырасту».
Когда же старший брат Жюльена, судовой врач, стал присылать из Полинезии письма, а вернувшись из плавания, засыпал домашних сувенирами и рассказами об увиденном, Жюльен принял окончательное решение стать моряком. Подобно Рамунчо, герою одноименного романа Лоти, его часто охватывало «смутное желание чего-то иного», стремление «вырваться хоть на время за пределы своей страны», которую между тем он так любил, освободиться «от гнета однообразного и безысходного существования». Но и вырвавшемуся из плена европейской цивилизации Лоти («Женитьба Лоти») не дано было пережить обновления даже на Таити. В этом райском уголке земли он ощущает себя «посторонним», чуждым сказочной природе и непостижимой культуре: «Как ни ищи, ни лови, ни пытайся выразить — тщетно! Что-то так и остается неуловимым и непонятным…» Когда же приходит пора покинуть эти с таким трудом обжитые душою места, Лоти не в силах сдержать слез: он привязался к острову и его окрестностям, обрел в них вторую родину.
Так уже в отрочестве закладывались (или пробуждались?) дремавшие в наследственной, как сказал бы Марсель Пруст, памяти противоречия, рождавшие меланхолию — лейтмотив творчества писателя, всю жизнь ощущавшего себя изгнанником на родине, ссыльным на чужбине. Что неволило неоромантиков, этих духовных потомков Чайльд-Гарольда, в погоне за миражом абсолютной полноты бытия ненасытно вожделеть «невыразимого», и существовало ли на земном шаре место, где им дано было утолить испепелявшую их надежду?
На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку — любовь, как рекруту — картечь, —
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь,[63] —
писал Бодлер, находя-таки словесное выражение «нечеловеческой тоске», изматывавшей поколения французских писателей fin de siecle.[64]
Но вернемся к биографии нашего героя. В 1866 году Жюльен отправляется в Париж, в Лицей Генриха IV, рассчитывая за год подготовиться экстерном для поступления в Высшее военно-морское училище в Бресте.
Столица не произвела на шестнадцатилетнего подростка того ошеломляющего впечатления, которое буквально выламывало судьбы героев Бальзака, Золя, Мопассана… Скорее, она неприятно поразила его шумом, толчеей и той изматывающей суетой, которой цивилизация опорочивает себя, изнуряя и опредмечивая человеческую жизнь, подменяя цель средством. Неоромантические настроения будущего писателя явно противопоставляли его традициям французского социально-психологического романа (от Мариво до Флобера). Вспоминая в «Цветах грусти» об этом периоде своей жизни, Лоти напишет: «От Парижа у меня сохранилось впечатление чего-то пошлого, тошнотворного, безнравственного. Многие воспевали эту жизнь; что же касается меня, то я так и не смог проникнуться поэзией мансард, гризеток и кофеен». 22 октября 1866 года шестнадцатилетний Жюльен пишет из Парижа старшей сестре Мари: «На мой взгляд, Париж вовсе не такой уж пленительный город, как это принято думать. Напротив, мне показалось, что он даже способствует уединению. […] На шумных, кишащих прохожими улицах ты никому не нужен и чувствуешь себя вольно, как в поле».
Третьего ноября 1867 года Жюльен поступает в военно-морское училище. Совершая первое в жизни плавание на учебном судне «Борда», он пишет Мари, сопоставляя два разнородных впечатления: «В Париже я томился от скуки замкнутых пространств, сдавленных бесконечными тоскливыми стенами, лесом крыш и печных труб. Здесь же может идти дождь, стоять самая пасмурная погода, самая беспросветная мгла — все равно ты окружен неоглядными просторами, бескрайним морем, небом и миром, способным вселить в сердце неизбывную радость».
В Париже он начинает веста дневник, который станет неразлучным спутником его жизни. До сих пор не изданный полностью из-за неслыханного объема (по свидетельству самого автора — не менее двухсот (sic!) томов), дневник позволял Жюльену фиксировать свои пока еще неясные интуиции. Неприязнь к истории, приводящей к вырождению культуры в цивилизацию (О. Шпенглер), все чаще прорывается в его размышлениях. 5 января 1869 года курсант военно-морского училища пишет из Бреста Мари: «Мир и общество отвратительны мне, хотя я и знаю их еще очень мало. Я испытываю приступы яростной ненависти к цивилизации и миру, который идет совсем не туда, куда мне хочется».
