— А-а! Вот в чем дело…
— Я так понимаю, что вы считаете целесообразным поместить его в лечебницу.
— Разве?
Он бросил полотенце на спинку стула и отвернулся.
— А разве нет?
— Я не наблюдал за развитием его болезни Он не мой пациент.
— Но у вас, конечно, есть собственное мнение. Не помню случая, чтобы его у вас не было.
— Расспросы привели меня к заключению,что в его поведении наблюдаются некоторые изменения.
Он сгорбился над огнем и теперь ворошил кочергой угли.
— Тут вам нечего возразить, сэр. Да, конечно,наблюдаются. Четыре дня тому назад его застали ночью на кладбище: он пытался эксгумировать тело своей покойной жены. Потом у него произошел коллапс, и последние три дня он проспал, изредка бодрствуя короткие отрезки времени. Сегодня в полдень он немного поговорил со мной.
Отвернувшись от камина, Брэббс устроился на стуле и скрестил ноги.
— Вы, кажется, не удивились, — сказала я.
И в самом деле, он выглядел погруженным в свои мысли.
Наконец доктор поднял голову и взглянул на меня:
— Ну? Ты скажи свое мнение, девочка. У тебя оно, конечно, есть.
— Вы полагаете?
— Вижу по тому, как упрямо ты выпятила подбородок, вижу по блеску в твоих зеленых глазах. Прости меня, Мэгги, но у тебя теперь больший опыт общения с людьми, повредившимися в уме, чем у меня. Я же больше специалист по лечению водянки или…
— Порфирии, — любезно подсказала я, но Брэббс не обратил на мою реплику внимания.
— Что же касается человеческого разума, то он для меня загадка. Мы не можем вскрыть череп, извлечь мозг, указать то место, где гнездится болезнь, и сказать: «Ах! Вот причина, почему он воет на луну!» Мы не более способны объяснить то, почему у одного человека есть совесть, а у другого ее нет, и чем это обусловлено. Ведь в каждом из нас есть и хорошее, и дурное. Ты согласна?
— Да.
— Чаще мы думаем о душе, чем о мозге, потопу что она живет и развивается так же, как эта материя.
Он выразительно постучал по своему виску. Хмурясь, я покачала головой.
— Вы рассуждаете прямо как викарий.
— Душу нельзя излечить каломелью или порошками Джеймса. В этом случае следует обращаться в более высокую инстанцию, чем я.
— Что бы ни сразило милорда, к его душе это не имеет никакого отношения, — возразила я. — Право же, если бы это было так, его давно бы уже вылечили, потому что еженощно в своей постели я молю Господа и всех святых помочь ему одолеть этот ужасный недуг, пока он совсем его не разрушил.
— В таком случае молись громче, Мэгги. Может быть, он тебя услышит.
— Мы оба знаем, что Господь не всегда слушает наши мольбы.
— Ну теперь, я вижу, ты принялась практиковаться в святотатстве, как и во врачевании.
Я ничего не ответила.
Подняв голову, он несколько минут смотрел на меня, не произнося ни слова. Потом сказал:
— Объясни мне, что ты хочешь от меня услышать?
— Николас действительно сумасшедший? Да или нет?
— Возможно.
Его ответ потряс меня. Схватившись рукой за каминную полку, чтобы обрести надежную опору, я не отрываясь смотрела в огонь.
— И вы считаете, что его следует запереть в сумасшедший дом, как его деда? Вы полагаете, что он неуравновешен, не отвечает за свои поступки?
— Как его деда? Да-да. Теперь я припоминаю. Я ведь как-то об этом забыл. Ну, тут можно не беспокоиться. Нездоровье его деда не имело ничего общего с болезнями мозга. Проще говоря, он был похотливым старым козлом, и его неразборчивость в связях и довела его до беды. Он был болен, и болезнь его была вызвана трепонемой паллидум [7]. Возможно, что за то время, что ты пробыла в Оуксе, ты видела и такие случаи?
— Но Тревор сказал…
— Я прекрасно знаю, что мог сказать Тревор. Конечно, семья не признается в этом — видишь ли, признаваться в подобных вещах неприятно и даже немыслимо. Но я как раз тот врач, кто диагностировал болезнь. К тому же присутствовал при подписании документов, был свидетелем, когда несколько членов семьи Уиндхэм помещали старика в лечебницу Сент-Мэри.
Он снова поворошил угли в камине, давая мне время переварить эту новую для меня информацию. Потом сел на место и продолжил:
— Было настоящим подвигом передать пэрство покойного лорда Малхэма кому-то из наследников. Пришлось подписывать горы документов, выслушивать многочисленных свидетелей.
— Свидетелей?
— Конечно. Должно было быть заслушано не менее двадцати свидетелей, чтобы признать факт, не вызывающий ни малейшего сомнения в том, что злополучная жертва этого процесса умственно неполноценна и более не способна вести нормальный образ жизни, а главное, рационально мыслить.
— Но ведь вы говорите, что причина его болезни — трепонема?
— Вне всякого сомнения. Он страдал от этой болезни долгие годы — лихорадка, потеря веса и наконец нервный срыв. Я так понимаю, что в последние дни жизни он был поражен атаксией [8].
— Вот как, — ответила я, совершенно неспособная что-либо добавить. Я хранила мрачное молчание несколько минут, прежде чем заговорила снова: — Вы говорите, что, для того чтобы запереть человека в Сент-Мэри, нужны свидетели? В таком случае, я думаю, что чем больше людей видели жертву болезни в состоянии бреда, тем вероятнее, что он будет помещен в лечебницу? Так, черт побери?
Я схватила свой плащ и рванулась к двери, крикнув на ходу:
— Всего доброго, Брэббс! Доброй ночи!
Я вернулась в Уолтхэмстоу, но не стала заходить в дом. Вместо этого я отправилась по тропинке через сад в обход замерзшего пруда, позади собачьих будок, и, миновав это все, оказалась перед небольшим коттеджем Джима.
Я постучала.
— Я уже сказал, — услышала я грубый голос, — что не видел его светлости, так что проваливайте.
— Джим! — Я постаралась говорить тихо, чтобы не привлекать ненужного внимания. — Это Ариэль! Мне хотелось бы поговорить с вами…
Дверь приотворилась на дюйм или два. Увидев обросшее седой щетиной лицо Джима, глядящее на меня из темной комнаты, я улыбнулась и сказала, не пытаясь хитрить:
— Он, я думаю, здесь. Разрешите мне войти?
— Впусти ее, — послышался из комнаты голос милорда.
Ободренная его словами, я робко вошла. Лорд Малхэм сидел, освещаемый трепетным огоньком свечи, с кружкой какого-то напитка, в котором по запаху я распознала подогретое вино с пряностями. С его плеч свисало тяжелое одеяло.
— Возьми у нее плащ, — обратился он к Джиму. Джим снял с меня плащ и, прежде чем положить его на стул у огня, хорошенько встряхнул.
— Добро пожаловать в мое скромное жилище, мисс Ариэль, — сказал он.
Я оглядела приятную, но пустоватую комнату. Коттедж был, без сомнения, старым, если судить по остаткам каминной полки в центре комнаты. Но много лет назад домик перестроили и открытый очаг заменили камином с каменной трубой.
