«Я опять болтаю чушь!»
Анджелина замолчала, перевернула руку ладонью вверх и стала изучать ее так же внимательно, как до того тыльную сторону.
Наступило короткое молчание.
— Прошу прощения, — произнес он негромко и подавленно.
На этом все кончилось. Снова наступило молчание, на этот раз оно продлилось заметно дольше, и Анджелина почувствовала, что он коротко кланяется. Лорд Хейворд ушел, не сказав больше ни слова. Она услышала, как дверь тихо открылась и так же тихо закрылась. Даже в его уходе никакой страсти.
Длинная линия, протянувшаяся от указательного пальца и исчезающая у начала запястья, — это же линия жизни, так? Похоже, она проживет по меньшей мере сто лет, а это значит, что впереди еще восемьдесят один год.
Восемьдесят один год с разбитым сердцем. Утихнет ли боль к концу семидесятого? Или семьдесят пятого?
Дверь снова отворилась, на этот раз с силой.
— Ну? — осведомился Трешем.
— О, — Анджелина подняла глаза, — я сказала «нет» и отправила его восвояси.
— Молодец, — отрывисто сказал он. — Кто сегодня будет сопровождать тебя на бал к Хиксам — я или Розали?
«Да», — хотела сказать Анджелина. Но сомневалась, что сумеет произнести еще хотя бы слово без того, чтобы окончательно утратить самообладание и выставить себя полной идиоткой.
Она рывком распахнула дверь, выскочила в коридор и опрометью кинулась бежать вверх по лестнице, оставив дверь нараспашку. Пусть закрывает кто-нибудь другой.
Герцог Трешем уставился ей вслед, изумленно сведя брови.
— Что за чертовщина? — спросил он у пустой комнаты. — Я всего лишь поинтересовался, должен ли я сегодня сопровождать ее на этот чертов бал.
Он поскреб подбородок и глубоко задумался.
Эдвард подумывал пройти мимо гостиной и подняться прямо в свою комнату. Это сделать просто — дверь в гостиную закрыта. Но он знал, что они сидят там, все до одной. Ему сообщил дворецкий. Бабушка именно сегодня здорово задержалась, домой не торопится, и Джулиана тоже.
Эдвард остановился у двери, вздохнул и вошел. Нет никакого смысла откладывать неизбежное.
— Эдвард.
Мать ему улыбнулась.
— Я налью тебе чаю, — сказала невестка. — Только он уже остыл. Я позвоню, чтобы принесли свежего.
— Не беспокойся, — отозвался он. — Я не хочу пить.
Вообще-то он хотел, только не чаю.
— Никакого беспокойства, — заверила его Лоррейн.
— Ну? — Бабушка подняла лорнет, но к глазам не поднесла. Для своего возраста она обладала исключительно хорошим зрением. — Ты сделал брачное предложение, Эдвард? Что она ответила?
— Сделал, — сказал он. — В ответ прозвучало «нет». И пока на этом все.
— Леди Анджелине Дадли? — воскликнула мать с потрясенным видом. — Ты сделал ей предложение, Эдвард, и она ответила «нет»?
— О, но, Эдвард, — произнесла Лоррейн, дергая шнурок звонка, — судя по тому, как она смотрела на тебя вчера вечером, я думала, она очень увлечена тобой!
— Как оказалось, ничего подобного, — сказал Эдвард, сцепив за спиной руки и вымучивая улыбку.
— Девушка играет в недотрогу, — заявила бабушка, указывая лорнетом прямо на сердце Эдварда. — Она не может сделать лучшей партии, чем ты, и знает это, и твердо намерена заполучить тебя, Эдвард, попомни мои слова. Но она хочет, чтобы ее обхаживали. Девушки это любят, знаешь ли, особенно выгодные невесты. Им не хочется чувствовать себя товаром, и кто может их за это винить? Каждая девушка хочет, чтобы за ней ухаживали. И я хотела, и добивалась этого. О, твой дед это умел, мальчик мой. Я могла бы понарассказывать тебе таких историй, что волосы дыбом встанут.
— Эдвард, — спросила Джулиана после того, как им принесли свежий чай, — ты сказал Анджелине, что любишь ее?
Будь оно все проклято, нет. А ведь, наверное, следовало. Совершенно очевидно, что она хотела это услышать. Собственно, она прямо спросила его, любит ли он ее, а он не уловил намека. Предпочел повести себя честно.
— А что это означает? — осведомился Эдвард, усаживаясь; похоже, его будут поить чаем, хочет он этого или нет. — Я твердо намерен заботливо относиться к любой леди, на которой женюсь, дружить с ней, уважать ее, оберегать и защищать, отдавать ей столько времени и внимания, сколько позволят дела, быть верным данным ей обетам. Это что, не любовь?
— О, Эдвард, — всхлипнула мать, — ты станешь лучшим мужем на свете!
— Каждой леди хочется слышать, что она любима, когда мужчина предлагает ей выйти за него замуж. — Лоррейн протянула ему чашку горячего чаю. — Ей необходимо почувствовать себя особенной, той самой. Единственной.
«Морис сумел дать тебе это почувствовать?»
К счастью, Эдвард вовремя прикусил язык и не задал этот вопрос вслух. Он не сомневался, что Морис сумел. И сделал. Он был как раз таким человеком. Он точно знал, чего женщина хочет и ожидает. Впрочем, возможно, и в этой старой пословице что-то есть. «Поступки говорят красноречивее слов».
Да только кажется, что для женщины, которой делают предложение, слова особенно важны.
— От нас ждут множества банальностей, лицемерия и откровенной лжи, — пробурчал он. — Так светское общество и живет. Мне думается, иногда людям следует говорить правду, в особенности о самых важных в жизни вещах. Почему я должен притворяться, что испытываю эту романтическую чушь под названием любовь, если я ее не испытываю? Разве это порядочно по отношению к леди?
Она была готова сказать «да», думал он. Глаза сияли, губы приоткрылись, она слегка подалась к нему, когда он опустился перед ней на колено, чувствуя себя последним идиотом. Она выглядела в точности так, как вчера вечером перед тем, как он ее поцеловал, и сразу после, когда сказала ему, что это самый дивный вечер в ее жизни.
Боже милостивый, она вела себя так, будто влюблена в него! Но разве кто-нибудь может его любить? В романтическом смысле, конечно. Эдвард почти услышал, как Морис недоверчиво посмеивается.
Она не может испытывать к нему никаких романтических чувств. Должно быть, причина в том, что она стремится поскорее выгодно выйти замуж; как она сама сказала, он один из самых подходящих женихов этого года. И раз уж она остановила свой выбор на нем, ей пришлось убедить себя, что она его любит. Это так типично для женщин. Они мыслят эмоциями или воображаемыми эмоциями. Если бы она согласилась принять его предложение, то очень скоро обнаружила бы, что замужем за весьма скучным и обыкновенным человеком.
— Почему ты должен притворяться, Эдвард? — спросила между тем его мать. — Я не думаю, что встречала в своей жизни более любящего мужчину, чем ты. У тебя есть манера сначала думать о других и только потом о себе. Но ты тоже имеешь право на свое собственное счастье. Ты имеешь право любить всей душой и сердцем. Всем своим существом! Ты не обязан отдавать нам все, ничего не оставив себе.
