Хенни трубно высморкалась в большой носовой платок, прежде чем ответить.
— Здесь, в Суссексе, чересчур много зелени. Мои легкие привыкли к городской копоти.
— Кстати о грязи и нечистотах… ты ни за что не угадаешь, кто явился на бал вчера вечером. Лорд Хейнсворт.
Хенни застыла, глядя на Еву поверх скомканного платка. Потом ее лицо исказилось гримасой отвращения.
— Хотите, я сверну ему шею, как цыпленку? — с угрозой прошипела она. — Гнусный мерзавец.
— Он ухаживает за мисс Питни.
Хенни не на шутку встревожилась.
— За той богатой девчушкой с густыми бровями? Вы ведь расскажете ей о нем?
— А по-твоему, нужно?
— Вы же не хотите взять грех на душу? Боюсь, вам и без того нелегко будет уговорить святого Петра пропустить вас в небесные врата. Вам следует раскрыть девушке глаза.
Ева вздохнула. Она понимала, что должна сказать Эми правду. Ей хотелось бы отложить тягостный разговор, но приходилось спешить: Хейнсворт намеревался поговорить с отцом мисс Питни уже на этой неделе.
— Ну, а что касается предмета более приятного… вы танцевали с преподобным? — продолжала Хенни.
О, она танцевала с пастором. Всю ночь. В своих мечтах. Словно юная дебютантка, которой никогда не приходилось просыпаться рядом с храпящим голым толстяком, членом парламента.
Ева заметила, что миссис Уилберфорс настороженно застыла с пером в руке, обратившись в слух. Эта женщина, несомненно, заслуживала доверия, и все же ее сестра работала в доме Питни. Ни к чему сыпать зерно на жернова мельницы сплетен, рассудила Ева.
— Свежая почта пришла? — спросила она вместо ответа.
— Да, есть письмо для вас.
Ева взглянула на письмо, и у нее упало сердце. Еще одно послание от Коры.
Сестра обычно писала, когда случалось нечто неожиданное, чтобы сообщить новости или очень хорошие, или крайне скверные.
Поколебавшись, Ева набрала в грудь побольше воздуха и сломала печать.
Его нет уже неделю. У малютки Томми режутся зубы. Младшая девочка Ифа, немного похожа на тебя.
С любовью, Кора.
Отложив письмо, Ева глубоко задумалась. Сердце ее бухало в груди, словно молот кузнеца.
— Не будем заказывать говядину на этой неделе, миссис Уилберфорс, — вдруг произнесла она, хотя служанка только что вывела в своем списке покупок слово «говядина».
Не стоило тратиться на мясо лишь для себя и слуг.
Кора со своими бесчисленными детьми… как же они будут жить, если отец семейства так и не вернется? Еве едва хватало средств, чтобы поддерживать домашнее хозяйство. К усадьбе примыкал клочок пахотной земли, но работников, чтобы ее возделывать, не было. Как и желающих арендовать угодье.
Миссис Уилберфорс подняла голову от списка.
— Хорошо, миледи, — кивнула она. — Говядину я вычеркну.
Поскольку миссис Уилберфорс собиралась в город, Ева решила поехать вместе с ней в экипаже до лавки торговца сыром и пройти пешком остаток пути до дома О’Флаэрти. Они договорились, что на обратном пути через час-другой служанка заедет за ней.
— И еще, миссис Уилберфорс, не могли бы вы зайти к доктору и попросить каких-нибудь трав от кашля для Хенни? А может быть, у вас есть настойка или отвар?
— У меня заготовлен лечебный отвар. Но я загляну к доктору, миледи. Лишний совет не помешает, верно?
«Философия выживания», — отметила про себя Ева.
Выйдя из коляски, она напевая вполголоса, направилась к дому О’Флаэрти, помахивая корзинкой и наслаждаясь хорошей погодой. День выдался ясный, хотя и холодный. Свежий ветерок принес на холмы соленый запах моря.
Но, приблизившись к дому, Ева замедлила шаг. Что-то ее насторожило.
Над домом нависла странная, зловещая тишина. Казалось, сам дом затаился, припал к земле, как испуганное животное. Собака Молли не выскочила с лаем во двор, чтобы приветствовать гостью. Даже куры выглядели вялыми, притихшими. Впрочем, в последнее время их стали чаще кормить. Они с ленивым любопытством поглядывали на корзинку Евы и не стали клевать мыски ее туфель, пока она шла к крыльцу.
Ева ступала медленно, напряженно прислушиваясь к малейшему шороху. Ее пугал даже шум собственных шагов.
На середине двора из дома сквозь приоткрытую дверь до нее донесся пьяный мужской голос, визгливый и грубый. В ответ послышалось невнятное бормотание женщины, отчаянное, умоляющее. Дети молчали.
Остановившись, Ева замерла, словно загнанный в ловушку зверь. Она слишком хорошо знала этот злобный, свирепый тон. Ее сердце заколотилось о ребра, горло мучительно сжалось, грудь будто сдавило обручем. Казалось, воздух сгустился, превратившись в горячую лаву. Ева почувствовала, что задыхается.
— Я хочу знать, кого ты впускаешь в этот дом в мое отсутствие!
Ева неслышно толкнула дверь и вошла в дом.
В глубине комнаты она заметила детей, забившихся в угол. Собака, дрожа, съежилась у их ног. Рядом в колыбели беспокойно ворочался младенец.
Никто не смотрел в сторону двери.
Возле стола стоял, покачиваясь, коренастый мужчина с кирпично-красным лицом и всклокоченными волосами, когда-то огненно-рыжими, а теперь потускневшими до цвета ржавчины. По-бычьи наклонив голову, он грозно нависал над Мэри О’Флаэрти и рычал, брызгая слюной. Едва ли он отчетливо видел лицо жены. Еву обдало тяжелым запахом спиртного и застарелого пота.
— Что я тебе говорил о подачках, Мэри? Обо всей этой чертовой благотворительности? — Схватив большой ломоть хлеба, Джон О’Флаэрти с силой швырнул его на стол, и тот, подскочив, свалился на пол. Собака с тоской скосила на него глаза. — Принимаешь милостыню, как нищая! Теперь все в городе судачат, что я не могу вас прокормить! Вот что ты им напела? Тебе нравится делать из меня посмешище, да? Ну же, отвечай!
— Нет, Джон, — тихо проговорила Мэри. — Вовсе нет. Уверяю тебя. Просто с малышом…
Дальнейшее происходило стремительно. Джон О’Флаэрти отступил на шаг и высоко занес кулак, собираясь ударить жену в лицо. В этот миг Ева с пронзительным воплем влетела в комнату. Подходивший к дому Адам увидел эту сцену. Настигнув Еву в два больших прыжка, он схватил ее за талию. Она брыкалась, пытаясь вырваться, и Адаму пришлось не самым вежливым образом толкнуть ее к двери.
Пастор успел вклиниться между Джоном и Мэри. Удар пришелся ему в челюсть. Адам упал на одно колено, а голова его резко запрокинулась.
Ева испуганно ахнула.
О’Флаэрти машинально замахнулся снова, словно ветряная мельница, покорная воле ветра, но преподобный схватил его за запястье. Несколько мгновений мужчины пытались перебороть друг друга, затем пастор быстрым ловким движением заломил О’Флаэрти руку за спину. Тот вскрикнул, лицо его сморщилось и побагровело от боли.
В наступившей тишине слышалось лишь шумное дыхание мужчин. Из угла, где, сбившись в кучку, стояли дети, не доносилось ни звука.
— Послушайте, Джон, — ровным, тихим голосом произнес Адам, будто беседовал с соседом за чашкой чая. — Мы с вами оба знаем: стоит вам шевельнуться, и будет еще больнее. Я намного крупнее вас, вдобавок я трезв, а вы пьяны. Давайте рассуждать здраво: обстоятельства против вас. Перевес явно не на вашей стороне. — Похоже, слова пастора убедили Джона О’Флаэрти. Тот кивнул почти рассудительно, хотя вспухшие жилы на багровой шее выдавали его ярость. Не желая сдаваться без боя, он все же попытался вырваться, но тут же охнул от боли, подтвердив правоту преподобного Силвейна. — Я не позволю вам избивать жену. И не выпущу вас, пока вы не покинете этот дом. Мы с вами сейчас подойдем к двери, затем я выведу вас за порог, а дальше вы пойдете сами. Вы спуститесь с холма, пройдете по улицам мимо трактира и уберетесь прочь из города. Сюда вы больше не вернетесь. А если вы меня ослушаетесь и явитесь снова, мне придется вас отделать, — почти извиняющимся тоном добавил Адам. — Поверьте, мне ничего не стоит сбить вас с ног. Вам придется туго, Джон. Это будет похуже похмелья и продлится куда дольше. Можете меня испытать.
