Я слушала эти слова, стоя к нему спиной и дрожа от бешенства, но внутренне сознавая, что он прав. У меня ничего нет и не на что надеяться. Я полностью беспомощна… Но, черт возьми, получать помощь от Клавьера – это слишком!
– Поздравляю вас с такой неуязвимостью. Но, к сожалению, полицейские чины о ней не знают. И может статься так, что ваш ребенок вас не дождется.
– Я ни в чем не виновата! – крикнула я, не желая мыслить здраво. – Меня не за что арестовывать. Ведь нельзя же арестовывать людей за такой пустяк, как происхождение.
– Возможно, вы и называете это пустяком, но на языке санкюлотов и полицейских это называется преступлением.
Я молча стояла на пороге, вздрагивая всем телом от возмущения. Спазмы сдавили мне горло.
– Вы просто глупая женщина, мадам, – сказал Клавьер. – Если бы у вас была хоть капля благоразумия, вы бы поняли, что должны благодарить меня, а не набрасываться подобно разъяренной пантере.
Я вернулась в спальню. Клавьер окинул меня внимательным взглядом и, видимо, достойно оценил то терпение, с которым я готовилась его выслушать. Он налил в хрустальные бокалы немного токайского вина и один из них протянул мне.
– Выпейте. Держу пари, вы давно такого не пили.
Я упрямо отворачивалась, сгорая от желания выплеснуть это вино ему в лицо. Тогда он сильной рукой обхватил мои плечи и почти насильно поднес бокал к губам:
– Пейте! Вы должны это выпить. Вы слишком бледны. Услышав в его голосе непривычные мягкие нотки и желая поскорее покончить с этим, я залпом выпила вино, не ощутив ни запаха, ни вкуса. Слегка оглушенная напитком, я не сразу заметила, что рука Клавьера ласково гладит мои плечи.
– Вы похудели. Но стали еще красивее. Разве в глубине ваших глаз, сударыня, спрятано золотое солнце?
Я с силой отбросила его руку, быстро отошла в сторону.
– Не смейте прикасаться ко мне. Мне легче вынести прикосновения ящерицы, чем ваше.
Он только посмеивался.
– И это говорит женщина, только вчера решившая заниматься проституцией!
– Не думайте, что заставите меня покраснеть. Перед вами мне ничего не стыдно. Я готова на ваших глазах пристегивать чулки к подвязкам, настолько вы мне отвратительны. И вам прекрасно известно, что я бы не поехала с вами, если бы узнала вас. С кем угодно, только не с вами. Поэтому-то вы и разыграли комедию – тогда, на набережной Сен-Луи.
Он слушал меня, но лицо его оставалось непроницаемым.
– Ну-ну, не преувеличивайте. Женщины, однако, часто говорили мне, что я недурен.
Я почувствовала, как во мне снова закипает ярость.
– Мне абсолютно безразлично, какой вы. Я вас слишком ненавижу, чтобы обращать на это внимание.
– И однако, ненависть и отвращение, которые я вам внушаю, не помешали вам принять мое гостеприимство, – сказал он очень ровным и спокойным тоном.
– Вы отлично знаете почему. Я сама себя ненавижу за это.
– Что ж, прекрасно. Меня интересует один вопрос. Вы, мадам, женщина очень привлекательная, – он вложил в эти слова весь цинизм и сарказм, на какие только был способен, – но, если я чуть-чуть увеличу плату за свое гостеприимство, вы, разумеется, немного измените своим принципам. Хотя ненависть ко мне останется неизменной и даже увеличится. Весьма удобная жизненная позиция, вы не находите?
– Оставьте меня в покое, вы мне омерзительны, – процедила я сквозь зубы.
Клавьер смотрел на меня явно оценивающе и в то же время с восхищением.
– Ах, сударыня! Чего бы я только не отдал, лишь бы вы заплатили по счету. Пожалуй, я не пожалел бы половины своего состояния.
– О каком счете вы говорите? – спросила я настороженно.
– Ну, о плате за дом, еду и все такое… за те два кольца, наконец.
– У меня нет денег.
– Ну а вы сами? Вы немалого стоите.
Он говорил так, словно находился на невольничьем рынке и прикидывал цену каждого раба. Я подумала, как была бы счастлива, если бы этот банкир никогда не появлялся в моей жизни.
– Не бойтесь, – вдруг сказал он. – Платить я вас не заставлю. Я ведь знаток в ценах и прекрасно знаю, что ваша особа и этот дом – вещи несоизмеримые.
Это было весьма двусмысленное заявление. Я не могла понять, ценит ли он меня дороже или дешевле своего особняка. Разум настаивал на последнем, и я отдала предпочтение этому предположению, возмутившись еще больше.
– Вы просто мерзкий человек, Рене Клавьер. Если бы в вас была хоть капля чего-то человеческого, вы бы не…
– Довольно! – прервал он меня. – Давно пора прекратить обмен любезностями. В девять вечера у меня званый ужин у Рампоно, так что я спешу. Желаю вам спокойной ночи, гражданка.
Он взял свою шляпу и плащ. Я, наблюдая за этим, кусала губы от досады. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел, и в то же время мне о многом хотелось расспросить…
– Надеюсь, то, что я буду жить в одном доме с вами, вас не побеспокоит. Я больше не потревожу вас. Я все время буду в конторе.
– Вы уходите? Но вы же ничего мне не рассказали! Вы не сообщили мне ничего, кроме глупостей… И еще… что мне делать с пропуском?
Он насмешливо улыбался, но я вдруг заметила, что взгляд его серых глаз отнюдь не насмешлив. Я посмотрела на Клавьера с недоверчивым удивлением…
– Втайне я предполагал, мадам, что у нас найдутся темы для разговоров. Конечно же, я всегда к вашим услугам. Можете приходить побеседовать ко мне когда угодно, если… если только я не буду пьян в это время.
Он пошел к выходу, насвистывая «Как только свет…». Не выдержав, я окликнула его:
– А как же мой пропуск? Он просрочен, это правда? Наверно, мой голос звенел такой болью, что Клавьер, обернувшись, и не подумал насмехаться.
– Да, дорогая моя. Он просрочен. Но мы займемся этим. Я и еще один ваш знакомый…
6Я прожила в Сен-Жерменском особняке целую неделю, но Клавьер ни разу не появился, а самой мне было унизительно его разыскивать. Правда, я подозревала, что он часто бывает в этом доме. Прислушиваясь к звукам и голосам, доносившимся из холла, я нередко слышала беготню лакеев, взволнованных приездом хозяина, и, кажется, голос самого Клавьера. Впрочем, уверенности в этом не было… Мне оставалось лишь надеяться на судьбу и размышлять над словами банкира о том, что он и еще какой-то мой знакомый займутся моим пропуском. Какой знакомый? Уж не барон ли де Батц?
Я бы предпочла иметь дело с последним, а не с Клавьером. Банкир был мне слишком омерзителен. Всегда в его присутствии меня словно безумие охватывало: я горячилась, приходила в ярость от воспоминаний о причиненном Клавьером зле, страстно жаждала мести… Я даже была уверена, что покровительство банкира – очередное изощренное издевательство.
