Горечь разочарования стала сменяться в душе молодой женщины позывами гнева. Она знала, она всегда знала, каким непримиримым роялистом был Готье де Шазей, но она не могла себе представить, что верность королю распространится на взаимоотношения с ней, его крестницей, которую он с детства так любил.
— Я рассказала вам, как этот человек поступил и как он обращается со мной сейчас, крестный, — сказала она с грустью, — и вы хотите, уж не знаю во имя какой политической морали, заставить меня оставаться прикованной к подобному отверженному!
— Ни в коем случае. Просто я хочу, спасая от Кранмера, спасти тебя от тебя самой. Ты не создана, хочешь ты этого или нет, чтобы связать свою судьбу с судьбой Наполеона прежде всего потому, что ни Бог, ни мораль, простая человеческая мораль, а не то, что ты называешь политической моралью, не допустят этого. Узурпатор идет к своей гибели. Я не позволю тебе погибнуть вместе с ним. Пообещай мне навсегда отказаться от него, и я обязуюсь через две недели расторгнуть твой брак.
— Но это же чистейший шантаж! — вышла из себя Марианна, тем более уязвленная, что кардинал повторил ей, правда другими словами, то, что Талейран уже сказал раньше.
— Может быть, — спокойно признал прелат, — но если ты хочешь обесчестить свое подлинное имя, пусть это будет имя англичанина. Когда-нибудь ты поблагодаришь меня…
— Не думаю! Даже если бы я хотела дать вам такое обещание и даже если бы я согласилась собственноручно уничтожить дающую мне жизнь любовь, я не смогла бы сделать это! Вы еще не все знаете, ваше преосвященство!
Итак, узнайте же всю правду: я ношу под сердцем ребенка, и этот ребенок — его, вы слышите, это ребенок Бонапарта.
— Несчастная!.. Безумная!.. Более безумная, чем несчастная! И ты смела говорить, что снова хочешь стать маленькой Марианной из Селтона? Но между тобой и твоими предками встало непоправимое!
На этот раз спокойствие Готье де Шазея разлетелось вдребезги от подобного открытия, а ничуть не обеспокоенная и даже не смущенная Марианна испытывала неудержимую радость наслаждения торжеством, словно этот ребенок, в еще неосязаемом состоянии укрытый тайной ее тела, уже мог отомстить за пренебрежение роялистов и ненависть эмигрантов к его отцу. Ледяным тоном она заметила:
— Может быть, но это главная причина, почему я хочу бесповоротно освободиться от Франсиса Кранмера. Рожденный от императора ребенок не должен носить имя бандита! Если вы отказываетесь разорвать узы, которые еще связывают меня с ним, знайте, что я не отступлюсь ни перед чем, даже перед самым хладнокровным, хорошо подготовленным убийством, чтобы убрать Франсиса Кранмера из моей жизни.
Кардинал, должно быть, почувствовал непреклонность ее угрожающих слов, так как он побледнел, но в то же время в его невозмутимом взгляде загорелся необычный огонек. Марианна приготовилась к вспышке гнева, яростному протесту. Но вместо этого он глубоко вздохнул и… насмешливо улыбнулся.
— Самое удручающее во всех вас, д'Ассельна, — заметил Готье де Шазей, — это ваш невозможный характер.
Если немедленно не удовлетворить ваши желания, любое желание, вы начинаете метать громы и молнии и грозитесь уничтожить всех и вся. Хуже всего, впрочем, то, что вы обычно не только делаете это, но и имеете на это право.
— Как? — воскликнула ошеломленная Марианна. — Вы советуете мне…
— Отправить Франсиса Кранмера к его благородным предкам? Просто как человек — я не возражаю… и даже одобряю. Но как священник — я должен осудить всякое насилие, даже вполне заслуженное. Нет, Марианна, я сказал, что ты права только в том смысле, что ребенок действительно не должен носить имя этого негодяя… и исключительно потому, что он будет твоим сыном.
Яркий свет вспыхнул в глазах Марианны, почувствовавшей, что победа близка.
— Итак, вы согласны потребовать расторжения брака?
— Не спеши. Ответь только на один вопрос. Когда ты узнала о ребенке?
— Сегодня, — и в нескольких словах она описала охватившее ее в Тюильри недомогание.
— Можешь ли ты, — я сожалею, что вынужден касаться таких интимных подробностей, но сейчас не до деликатности, — можешь ли ты примерно сказать, когда произошло это событие?..
— По-моему, не так давно… около месяца назад, может быть, меньше.
— Интересный способ для государя ожидать свою невесту! — язвительно заметил кардинал. — Но не будем порицать. Время торопит… Теперь слушай меня внимательно и воздержись от всяких возражений, ибо то, что я тебе скажу, будет категорическим и безоговорочным выражением моей воли. Только такой ценой я смогу помочь тебе, не изменив моей совести и долгу. Прежде всего ты сохранишь в тайне новость, которую мне сообщила. Ты слышишь: абсолютная тайна в течение некоторого времени. Ибо никоим образом нельзя допустить, чтобы слух об этом дошел до лорда Кранмера. Он способен все испортить, и с подобным человеком любые предосторожности не лишни. Итак, ни одного слова, даже самым близким из твоего окружения.
— Я еще никому не сказала. Дальше?
— Остальным займусь я. Через две недели — время достаточное, чтобы я встретился со святым отцом в Савоне, — твой брак будет аннулирован… но в течение месяца ты должна снова выйти замуж!
Марианне показалось, что ослышалась, и она спросила:
— Что вы сказали? Я плохо поняла.
— Нет, ты хорошо поняла. Я сказал: в течение месяца. ты будешь снова замужем.
Он произнес это с такой силой, что ошеломленная Марианна не нашла достойного ответа. Она ограничилась тем, что некстати пробормотала:
— Но в конце концов, это невозможно! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?
— У меня нет привычки употреблять слова, точного значения которых я не знаю, и хочу напомнить о моем предупреждении: никаких возражений! Тем не менее я согласен повторить, но без парафраз: если ты уже с месяц беременна, в следующем месяце ты должна обязательно стать супругой приличного человека, чье имя ты и твой ребенок смогли бы носить не краснея. У тебя нет выбора, Марианна! И не начинай разговоры о твоей любви, твоем императоре или твоей свободе. Дорогу ребенку, раз он заявил о себе! Ему нужны имя и отец, если человек, который зародил его, не может ничего для него сделать.
— Ничего? — возмутилась Марианна. — Но ведь он император! Вы не верите, что он достаточно могуществен, чтобы обеспечить своему ребенку подобающее ему будущее?
— Я не отрицаю его могущества, хотя мне он представляется колоссом на глиняных ногах, но можешь ли ты утверждать, что будущее или время тоже подвластны ему?
Что ждет его, если однажды он падет? И что ждет тогда тебя и ребенка? Никаких незаконнорожденных в нашей семье, Марианна! Ты должна принести жертву ради памяти твоих родителей, ради ребенка… и в довершение всего ради себя самой. Знаешь, как в обществе относятся к незамужним матерям? Тебя прельщает побывать в таком положении?
