Нельзя, никак нельзя, чтобы они узнали о постоянной жажде, которая его снедает. О неотвязном страхе, что однажды появится тот мужчина, которого любила Ребекка, настоящий отец Робби, чтобы отнять их у него. И они уйдут – он совершенно уверен, что уйдут.
И кто будет их винить, если учесть, каким неудачником оказался Джозайя Уилкокс?
– Но!
Он встряхнул вожжами, так что они ударили мула по спине, и с силой налег на плуг, зная, что ему предстоит еще много часов работы, прежде чем он достигнет блаженного отупения полной усталости, которая позволит ему забыть о своей неудачливости.
Ему было еще далеко до такого состояния, когда в конце борозды его встретил Робби.
– Ма… ма говорит – уже поздно. Мисс Харкинс проголодалась. Надо идти ужинать.
Да, уже поздно, но летними вечерами бесконечно долго не темнеет. А Джозайя не может идти рядом с Робби, когда солнце освещает бледное лицо ребенка, на котором застыло презрение, не может сидеть за столом напротив мальчика, когда не настолько устал, что ему ни до чего нет дела. В такие моменты, когда в его руках еще оставалось немного сил, ему отчаянно хотелось притянуть Робби к себе и крепко обнять – вместо того чтобы вечно его отталкивать.
– Иди и поешь с женщинами. Я приду, когда закончу.
Как всегда после того, как он целый день работал молча, голос его звучал скрипуче и резко, словно пила, вгрызающаяся в древесину тополя.
Он повернул мула и поставил плуг, чтобы начать новую борозду. И все время он ощущал, что Робби не спускает с него глаз, хоть и ничего не говорит. Джозайя был уверен, что мальчик сравнивает его с настоящим отцом, которого никогда не знал, и что сравнение оказывается не в его пользу: тот был человеком солидным, состоятельным, не то что он, бедный поселенец, который даже не может купить жене новомодное платье от Блумер.
– Почему ты все еще тут? – Наверное, рычание раненного охотниками разъяренного медведя сейчас показалось бы мальчику приятнее, чем тон отчима. Но Робби все-таки не ушел. Неужели мальчику хочется побыть с ним? От одной этой мысли на сердце у Джозайи потеплело, но он побоялся в приступе доброты наделать глупостей и поспешно взял себя в руки. Поэтому просто продолжил допрос: – Чего это ты не ушел надоедать своей приятельнице мисс Джей и этому ее новому постояльцу Джеффри?
– Они… они… – Робби быстро заморгал и так судорожно сглотнул, что Джозайя увидел, как на его тоненькой шее дернулся маленький кадык. – Они уехали с солдатами в Форт-Скотт, чтобы Джеффри мог подать заявку на участок земли.
Разочарование отозвалось в груди Джозайи такой болью, что он с силой уперся в рукояти плуга. Надо остыть, успокоиться. А на что он надеялся? Что мальчик добровольно станет проводить время с ненавистным отчимом, если поблизости будет его новый кумир?
Ох уж этот Джеффри! Джозайя по-прежнему не мог успокоиться, вспоминая, как этот громадный незнакомец без всякого оружия, при помощи лишь властного голоса и надменного взгляда заставил перепуганных горожан сгрудиться у стены на кухне мисс Джей. Слава Богу, Бекки не присутствовала при его унижении. Но мальчик все видел, и теперь Робби словно щенок ходил по пятам за этим так называемым рыцарем. Не в силах сдержать гнева, Джозайя Уилкокс снова обрушился на мальчика:
– Ну и что ты будешь думать о своем герое, если в Форт-Скотте солдаты посадят его в тюрьму? В нем есть что-то подозрительное, и лично я не успокоюсь, пока не узнаю, в чем дело.
Робби сдавленно вскрикнул. Он немного попятился, словно боясь повернуться спиной к полному гнева отчиму, а потом бросился бежать к дому.
Джозайя вздохнул, ощущая в душе ужасную пустоту. В д'Арбанвиле действительно было что-то подозрительное, но Джозайя Уилкокс понимал, что мало чем от него отличается. У них обоих голова не в порядке, только Джозайя не может объяснить свои фантазии тем, что получил удар по лбу или что мозги его затуманены оттого, что пришлось заучивать слишком много разных ролей в театре.
Он снял шляпу и провел грязной рукой по мокрому от пота лбу. Разговор с мальчиком измучил его гораздо сильнее, чем ходьба за плугом, особенно потому, что все, что бы он ни говорил, получалось не так. Ему следовало бы догнать Робби, извиниться, но никакого смысла в этом Джозайя не находил. Если он добьется от мальчика невольной улыбки, то потом она не будет давать ему покоя, будет дразнить его – когда парнишка и его мать все-таки его бросят.
Джозайя оценил свое состояние: ноги все еще не дрожат, желудок не слишком болит, плечи свело не до конца, шея, как всегда, горит (он сжигал ее всегда, несмотря на то, что проводил на солнце долгие дни). Нет, он все еще не чувствует себя достаточно плохо, чтобы можно было возвращаться домой. Может, через пару часов.
Он снова пустил мула шагом, хотя животное бросило на него через плечо негодующий взгляд, прежде чем снова потянуть плуг.
– Нечего так на меня смотреть, – проворчал Джозайя. – Ты-то с самого рождения ничего не хочешь – тебе не понять, как мучается мужик, когда пообещал не позволять себе…
Он признается в своей слабости мулу! У Джозайи вспыхнуло лицо – может, даже ярче, чем его обожженная солнцем шея. Слава Богу, единственным свидетелем его вспышки оказался неспособный к размножению мул. Видимо, из-за этой чертовой жары у него взыграли все соки. Дьявольщина, кого он обманывает? Его соки играют уже много лет, и с каждым прожитым годом обуздать их становится ничуть не легче – как раз наоборот. А судя по тому, как идет его жизнь, в обозримом будущем положение едва ли изменится.
Джозайя постарался сосредоточиться на идущей перед ним борозде, но теперь, когда он дал своим мыслям свободу, в его воображении все время вставал образ Ребекки. Прекрасная Бекки! Милая Бекки! Он дал ей столько обещаний – и не смог выполнить ни единого. Наказание, которое он сам себе назначил, оказалось вполне подобающим – о да, весьма подобающим. К несчастью, немилосердный Бог, который так мучит Джозайю Уилкокса, похоже, вознамерился погубить заодно и Бекки с Робби.
Это несправедливо. Единственный способ их спасти – это отослать их отсюда. Но на такой шаг у Джозайи Уилкокса не хватало сил, хотя он делал все, что мог, чтобы заставить Ребекку саму принять такое решение.
– Проклятие! – вслух выругался он, а потом мысленно снова проверил свое состояние и приговорил себя к еще одному лишнему часу за плугом.
Джеффри услышал безмолвное предостережение своего обостренного чутья.
Лошади продолжали идти ровно, не настораживая уши, не раздувая ноздри, – ничто не говорило о том, что приближается опасность. Джульетта, которая знала эти места гораздо лучше, чем он, устало ссутулилась в седле, что свидетельствовало о полном отсутствии беспокойства – или о полном изнеможении. У него не было возможности узнать о ее состоянии, поскольку она не отзывалась на все его попытки завести разговор.
