— Вам не нужны мужские сапоги, Эм.
Он был вознагражден признательным взглядом. Эм. Так звали ее близкие люди. Люди, которых она любила. В груди у нее потеплело. Он сделал шаг в нужном направлении. Не желая уступать, она сказала:
— Они были теплые и практичные.
— То, что вам надо, — это теплые и практичные женские ботиночки. Красивые. Которые были бы вам впору.
— Те сапоги вполне мне подходили. Вы слишком самонадеянны, — произнесла она с нажимом на каждом слове.
Отлично. Возможно, она права. Возможно, ему просто не нравилось то, что она носила вещи другого мужчины. Хотя, с его точки зрения, было дикостью расхаживать в сапогах покойного мужа, которые были ей страшно велики. И все же он не стал с ней спорить. А на самом деле ему даже нравилось вновь убедиться в том, как бесцеремонно она с ним держится. «Самонадеянный». «Надменный». Определенно так. Он не стал бы называть эти качества своими достоинствами, но и отрицать их наличия тоже не стал бы. Впрочем, он подозревал, что ей эти качества в нем временами даже нравятся.
И в этот момент он почувствовал, что улыбка вот-вот готова прорваться, и он сам отвернулся к окну из страха обидеть ее своей улыбкой. Удивительно, как приятно было сидеть здесь вместе с ней и думать обо всем этом.
Он бы, наверное, предпочел, чтобы она была вне себя от него. Ему помнилось ее поведение в банке, этот благоговейный страх и почтение при виде его — все это приятно щекотало его тщеславие. Но поскольку она не выглядела особо впечатленной, у него оставалась возможность просто хорошо провести с ней время. И чем лучше будут складываться их отношения с самого начала, тем это лучше для дела. Он не собирался облегчать ей жизнь, а она не из тех, кто душу продаст за лишний козырь. Он не позволит никакого отклонения от курса — он не посмеет, да поможет ему Бог. И покуда он рассчитывал на ее помощь в делах с дядей, он также вполне всерьез намеревался превратить в реальность худшие сплетни, которые будут распространять о ней ее друзья.
Она причинила ему массу неприятностей, она его обманула, она украла его деньги и не чувствовала себя ни в малейшей степени виноватой перед ним. Она лишь злилась, что ей не сошло все с рук. Нет, его тактика в отношении ее справедлива. Она просто могла бы попривыкнуть к потерям, эта маленькая искусница, маленькая хитрюга.
Он взглянул на нее и поразился тому, как безыскусно она выглядит. Ничего в ней не было нарочитого, и хитрой она совсем не казалась. Этот маленький детский рот, слаще которого он ничего не помнил. Сладкая женщина — крутобедрая, мяконькая. Эмма. Эм. Эм. «М» — первая буква слова «моя». Он чувствовал себя ее собственником, и он знал, что не прав, что он должен держать себя в рамках и не давать волю этому чувству. Потому что она этого не потерпит. Потому что она была существом с другой планеты. С «Венеры. С места, более красивого и ласкового, чем Земля.
И еще у него было ощущение, что он стоит на пороге замечательного приключения. Главного приключения своей жизни. И это приключение он начал с захвата, со взятия ее в заложницы. Так или иначе он сделал ее своей пленницей, этот образчик редкой породы, который надлежало изучить более тщательно: вот, господа, я предъявляю вам самую сочную, самую сладкую и самую изобретательную женскую особь, с которой я когда-либо сталкивался.
Карета мчалась по сельской дороге, стремясь набрать свой привычный темп. Необычная фермерша с поразительным знанием лондонской жизни, «игр в доверие» и двойной бухгалтерии, мрачно насупившись, сидела в углу, отодвинувшись от другого пассажира как можно дальше. Стюарт дремал, прикрыв глаза ровно настолько, чтобы из-под опущенных ресниц можно было время от времени бросать взгляды на свой приз или на свою невольную партнершу, которая сидела, поджав ноги в чулках с дырками, откуда торчали розовые пальчики, пальчики херувима. Такие розовые и толстенькие, что их хотелось облизать и съесть, после чего вычистить зубы ее рваными чулками.
Будь его воля, он бы всю ее съел.
О, господа, вы только посмотрите на нее! Как она симметрично кругла! Как красива. Как сообразительна. Как сильна и бесстрашна. И какое у нее доброе сердце, какое чувство справедливости!
Как может даже самый стойкий мужчина отказаться от нее? Почему не видно очереди из мужчин длиной в милю, готовых драться за ее благосклонность? Он не знал ответа. Он был заинтригован собственной проницательностью. «Моя. Ты моя на две недели, Эмма Хотчкис. И нравится тебе это или нет, мы пошли на это по обоюдному согласию. И эти две недели по ряду причин самые лучшие, что я выторговал себе в Англии после всех объяснений, разбирательств и уговоров, с помощью которых я все-таки пробил себе дорогу к титулу виконта и наследству».
— Пирог со свининой? — предложил он, развернув один из пакетов.
Она покачала головой.
Ему тяжко было на это смотреть. Ему так нравилось ее круглое, все в женственных изгибах тело.
— Мне бы хотелось, чтобы вы поели, — сказал он и только после этого понял, что ему нужно было сказать нечто прямо противоположное.
Она отказывалась от еды наверняка лишь затем, чтобы поступить ему наперекор.
Патриотизм — последнее прибежище негодяя.
Афоризм, приписываемый Сэмюелу Джонсону
Было уже темно, когда экипаж свернул на мощеную аллею, ведущую к парадному входу в Данорд. Эмма открыла глаза при виде его освещенных башенок в комнатах для Прислуги в мансарде горели свечи. Слуги ждали распоряжений хозяина.
Она ни разу не бывала здесь ночью. Лес по обе стороны от дороги затих, и звон колокольчика далеко разносился над заснеженной дорогой. Замок еще маячил туманной тенью на горизонте, когда карета свернула с главной дороги на боковую, которая, петляя через парк и огибая озеро, подводила к дому с другой стороны. В лунном свете она впервые увидела фонтаны во французском саду — уменьшенной копии Версаля. Возле озера белело небольшое здание со стеклянной крышей, отражавшей луну и звезды. Наверное, это и была знаменитая оранжерея, в которой, если верить легендам, когда-то выращивали все, вплоть до апельсинов и лимонов, которых хватало, чтобы одарить ими на Рождество всю деревню. Эта традиция — радовать подданных подарками на Рождество — тоже уходила в глубь веков, но последний виконт Монт-Виляр, покойный отец Стюарта, ею пренебрегал.
Карета сделал круг, затем замедлила ход, проезжая через маленький фруктовый сад, голый и опустевший, в зимней спячке ожидавший прихода весны.
Лошади остановились, не проявляя признаков недовольства: видимо, долгая езда утомила и их. Колокольчик зазвенел в последний раз, и наступила тишина, нарушаемая лишь легким скрипом рессор: лакеи и кучер спрыгнули на землю. Эмма не знала, сколько проспала. Она еще не вполне проснулась, в голове ее слегка туманилось, но ощущение тепла и комфорта было на редкость приятным. Вдруг дверца кареты отворилась, и повеяло зимней прохладой.
