— Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Она устремила взор на маленького египтянина.
— Да, — медленно произнесла она. — Теперь это не важно.
Они притихли, Мустафа беззвучно плакал, уткнувшись лицом в колени Олимпии.
— Я даже не могу похоронить его, — снова заговорил он. — Мы должны сейчас говорить о нем, чтобы Аллах знал, что мой паша не покинут и не забыт людьми.
Олимпия закрыла глаза. Ей так хотелось остаться сейчас одной, но она напомнила себе о том, что Мустафа был знаком с Шериданом намного дольше, чем она.
— Он был отважным человеком, Эмирийити, — сказал Мустафа почтительным тоном. — Ты видела, как он умер. Прошу тебя, расскажи мне, как он встретил свой конец. Мне необходимо описать султану мужество моего паши, его славную кончину.
— Я не видела, как погиб сэр Шеридан. Было очень темно.
— Но он дрался, как лев? — плаксиво настаивал на своем Мустафа.
— Да, — сказала Олимпия, смахивая ладонью слезы с лица. — Я уверена в этом.
— Как лев. Словно разъяренный черный джинн, он бросился на них, но убийц было слишком много, трусливые псы! Его сабля свистела, рассекая воздух, двоих он уложил на месте, а затем убил еще пятерых, но из засады выскочило еще больше врагов, и они одолели его…
— Но у него не было сабли! — В голосе Олимпии слышались нотки раздражения. — Он вообще не был вооружен.
— Скоты! Варвары! Дерьмо! Всемогущий султан отомстит им; они не скроются от него. Скажи мне, как выглядели разбойники, и я направлю гнев султана на этих вонючих свиней.
— Я не знаю, я ничего не знаю! — расплакалась Олимпия, уронив голову на руки.
Она рассказала Мустафе все, что произошло: что сначала на них напали два человека, переодетые евреями, но они сумели убежать. А потом Шеридан устремился навстречу незнакомцам, окликнувшим их.
— Он пошел навстречу каким-то незнакомым людям? — недоверчиво переспросил ее Мустафа. — Сразу после того, как на вас напали?
— Да. Он думал, что они хотят помочь нам.
— Но у него ведь не было никакого оружия, о прекраснейшая!
Олимпия покачала головой. Мустафа сел на пятки.
— Это было неразумно.
— Во всем виновата я одна. Мне следовало остановить его, убедить в необходимости уехать поскорее в безопасное место, как только он заметил, что на острове появились люди из секты стага.
Глаза Мустафы полезли на лоб от удивления. Он вдруг насторожился и внимательно посмотрел на Олимпию.
— Ты хочешь сказать, моя принцесса, что Шеридан-паша догадывался о готовящемся на него нападении?
— Он говорил мне, что по каким-то признакам догадался об этом. Это было сегодня вечером. Он хотел, чтобы я сразу шла к капитану Фицхью, если с ним самим вдруг что-нибудь слу-слу-слу-чится… — Олимпия разрыдалась. — Но какая теперь разница, если уже ничего не поправишь.
Мустафа помолчал, наморщив в задумчивости лоб под феской, надетой на гладко выбритую голову.
— Крепись, моя дорогая. На все воля Аллаха, — промолвил он и поцеловал ее руку, — я сам отправлюсь к султану. Смерть Шеридана-паши не останется неотмщенной, клянусь тебе. О прекраснейшая, не убивайся так! Мы поедем вместе. Мы возьмем лучшие из твоих драгоценностей и подарим их султану, тогда он сразу поймет, что мой хозяин был величайшим пашой…
— Даже этого я не могу сделать! — Олимпия отняла у него свою руку. — Мои драгоценности пропали, они были у сэра Шеридана.
— Нет-нет, не волнуйся понапрасну. Он отдал их мне на хранение.
— Но они были у него нынче вечером, — сказала Олимпия. — Он хотел выбрать что-нибудь на продажу, чтобы оплатить дорогу до Рима.
— Нет, — решительно покачал головой Мустафа, — ты ошибаешься, Эмирийити. Он ничего не говорил мне об этом, я один знал место, где спрятаны драгоценности. — И египтянин приложил руку к груди, на то место, где у него всегда висел полумесяц со звездой на цепочке, скрытый в складках белой просторной рубахи.
Олимпия в отчаянии прикрыла глаза, мечтая только об одному чтобы Мустафа ушел. В ее душе закипало раздражение, ей хотелось вытолкать слугу из комнаты.
— Уверяю тебя, что драгоценности сегодня вечером были у сэра Шеридана. Он попросил меня надеть сапфировый кулон, когда мы направлялись в гости. На борту корабля я даже показывала его одному ученому-геологу.
Из груди Мустафы вырвался душераздирающий вопль, и он вдруг так мотнул головой, что его феска чуть не упала на пол. Некоторое время египтянин неподвижно сидел, разглядывая свои белые шаровары. Затем он вскинул голову, ошеломленно взглянул на Олимпию, вскочил на ноги и молча исчез за дверью.
Олимпия сразу же почувствовала себя виноватой за резкие слова. Она печально смотрела вслед тщедушному слуге. Но в тот момент, когда она собиралась уже отправиться за ним и попросить у него прощения, Мустафа вновь появился на пороге ее комнаты.
Он остановился на мгновение, его смуглое лицо было багровым от гнева, а все тело била такая дрожь, что трепетали широкие рукава его рубахи. Мустафа издал звук, похожий на шипение взбесившегося дикого кота.
— Христианская свинья! — завопил он. — Шакал! Брат всякой гнусности! Он жив! Он вовсе и не думал погибать! — Мустафа расцарапал себе лицо, оставив на нем глубокие отметины. — Змеиное отродье, крокодилий выродок! — Он стал кидаться на стену и колотить в нее, отскакивая при каждом ударе назад и выплясывая бешеный танец босыми ногами. — Он бросил нас! Я отдам его кишки голодным псам! Я оставлю его одного в пустыне! Я всажу ему нож в спину и плюну в лицо! — Мустафа перешел на визг и начал биться головой о стену. — Он бросил нас! Бросил! Олимпия вскочила на ноги.
— Так он не погиб?!
— Я убью его своими руками, — визжал Мустафа. Олимпия попыталась остановить беснующегося египтянина.
— Мустафа! — Она крепко ухватилась за его широкий рукав. — Мустафа!
Он был таким маленьким и невесомым, что Олимпия, казалось, могла бы запросто оторвать его от земли, но в тот момент, когда она прикоснулась к нему, он повернулся, обнял девушку и, рухнув к ее ногам, начал целовать туфли.
— Возьми меня с собой! Я выслежу его для тебя, как верный пес. Я задушу предателя его же собственным поясом! Я принесу его голову и брошу ее к твоим ногам, набив череп соломой!
— Но откуда ты знаешь, что он не погиб? С чего ты взял это? — допытывалась Олимпия, стараясь перекричать его визг.
Мустафа начал биться лбом об пол.
— Это же был хитрый трюк! Трюк, трюк! О прекраснейшая, прости меня за то, что я был так недогадлив и не разглядел это сразу. Вонючий пес, лживая змея, он забрал все драгоценности и попытался обмануть нас с помощью розыгрыша. Это нападение, эта стага — всего лишь трюк, подлый фокус, который помог ему скрыться от нас. Я знаю своего пашу. Он никогда — никогда! — не стал бы пренебрегать опасностью, угрожающей его жизни. А теперь смотри сюда, Эмирийити. — Мустафа стащил с бритой головы феску, и из нее на пол упал кожаный мешочек. Слуга высыпал на свою дрожащую ладонь его содержимое. Это были не представляющие никакой ценности гладкие морские камешки и стекляшки. — Драгоценности были здесь еще сегодня днем. И подвеска султана была надежно спрятана на моей груди, как приказал мне мой паша, поскольку он не любил снов, которые начинали сниться ему, если кто-нибудь видел подвеску на его груди. — Мустафа пал ниц, и камешки рассыпались по полу. — Но я уснул… — Внезапно он осекся и закричал: — Он мне подсыпал какого-то снадобья! Да, он подсыпал мне сонного зелья в кофе! Теперь я точно знаю это! Именно из-за этого я спал как убитый, спал, как ленивый осел, весь день напролет!
