– Нечего затыкать уши, – рассердилась Элизабет. – Здесь совсем тихо. Машины не работают.
– Ненавижу тебя, Лиза! – прошипела Китти. – Из-за тебя на моем новом пальто теперь пятна от воды.
Она с недоумением смотрела на сельфакторы, на эти темные, безмолвные прядильные машины. Не было ни свиста, ни жужжания катушек, ни шипения при движении направляющих, нити натягивались и наматывались. При этом был слышен какой-то стучащий шум – похоже, паровая машина была под давлением.
– Наверху работают, – решила Элизабет.
– Ну и прекрасно. Давайте поднимемся наверх. Кого волнует, если на моем пальто останется еще и несколько масляных пятен?
Уже на лестнице они услышали гневную отповедь господина директора. Папа ругался, как в старые добрые времена:
– Это просто куча металлолома – вот что это такое! Почему этот вал не двигается? За что я заплатил вам уйму денег?
– Один момент, господин Мельцер. Ось должна быть лучше смазана. А возможно, отверстие слишком узкое.
– У вас башка слишком узкая, Хюттенбергер! Вот и все. Мой сын все начертил точно. Вам нужно просто посмотреть!
– Вот! Вот сейчас она заработала!
Элизабет и Китти бегом преодолели последние ступеньки и оказались перед массивным металлическим сооружением – без сомнения, это была машина, поскольку она приводилась в движение с помощью ремня.
– Бумага! – воскликнула Китти, протягивая руку. – Это рулон бумаги. Папа хочет делать обои.
Огромный рулон бумаги вращался с громким треском и шумом, машина шипела пыхтела. Металлическая рейка поднялась высоко, легла на рулон бумаги, послышался пронзительный звук, как будто кто-то что-то резал. Затем в машине закончился воздух, раздался скрежет, и она остановилась.
– Черт побери! – рявкнул Иоганн Мельцер на обоих помощников. – Если на бумаге появится хотя бы царапина, я собственноручно отрежу вам носы!
15
Марьямполь, 10 октября 1916 года
Любимейшая моя Мари, моя чудесная и нежная жена.
Ничего не выходит с нашим свиданием, поскольку планы тут изменились и я остаюсь пока в России. Это было горькое известие, полученное сегодня утром нашей частью, и некоторые из моих товарищей, так же, как и я, надеявшиеся, что увидят свои семьи, роптали на судьбу. Мне тоже потребовалось некоторое время, чтобы пережить разочарование. Но все мы солдаты Его Величества, а это значит, не имеем права на нытье и жалобы, мы громко и четко говорим: «Слушаюсь!», а все остальное каждый решает наедине с самим собой.
Как знать, может, на то есть воля Божья, чтобы мы остались здесь, потому что ситуация в Литве спокойная. Русские нерешительно сражаются в Галиции, похоже, их сила воли ослабевает. Во Франции, особенно под Верденом, ситуация выглядит совершенно иначе, местные солдаты упорно сопротивляются, и легко догадаться, что потери с обеих сторон огромные. На реке Сомме тоже идут бои, там англичане оказывают помощь своим союзникам.
Благодарю вас от всего сердца за все ваши посылки, за шоколад, шерстяное одеяло и географические карты, от всего этого делается так радостно на душе.
Мы по-прежнему находимся в усадьбе, где довольно «уютно» устроились в сарае. Вечерами здесь, в Марьямполе, мы ходим в немецкую пивную, которая днем и ночью заполнена людьми. Но чаще всего мы пьем чай – русский национальный напиток. Здесь его пьют очень крепким, с сахаром и джемом! В последние дни на почве заморозки, значит, скоро наступит зима, что имеет свои положительные стороны. Почва здесь болотистая, пройти можно только по настилу из досок, иначе провалишься. Когда же подморозит, земля затвердеет, да и эти надоедливые комары исчезнут. Когда выезжаем патрулем, видим кругом обширные земли, которые кажутся суровыми и негостеприимными, и невольно задаемся вопросом: «А что мы здесь делаем?…» Но не наше дело подвергать сомнению решения руководства армии.
Часто думаю о тебе, моя душечка Мари, о наших детях, которых я не видел уже целых восемь месяцев. Посылаю вам две маленькие деревянные фигурки, которые я купил у одного деревенского мальчика. Лошадка конечно же для моего Лео, а собачка – для Додо. Не знаю, смогут ли они играть ими, но когда ты покажешь им эти игрушки, моя дорогая Мари, то расскажи им, что их прислал папа.
И тебе, мое сокровище, я тоже купил милый подарок, но пусть это будет сюрприз, ты получишь его, когда мы встретимся. Я оставлю его у себя, так как не доверяю почте.
Целую и обнимаю тебя, моя сладкая женушка. Когда я читаю твои письма, то твой образ встает передо мной и уносит меня в страну моих бесконечных грез, где сливаются душа и тело.
С любовью
Пауль.
Тихо вздохнув, Мари сложила письмо и положила его в кожаную папку, которую купила специально для писем Пауля. У нее появилась привычка в любую свободную минуту обращаться к этой папке, доставать из нее какое-нибудь письмо и перечитывать его. Это давало ей ощущение, будто Пауль рядом, она даже думала, что слышит его речь, вспоминая, как он произносил слова, а когда она закрывала глаза, то представляла его лицо. Ах, эта его лукавая улыбка – как ей не хватало ее!
Если бы военное руководство наконец-то откликнулось на ее прошение и освободило Пауля от службы! Но дело затягивалось, проходил день за днем, и мысль о том, что с Паулем как раз сейчас что-нибудь может случиться, лишала Мари сна. Она злилась на свекра, которому потребовалось так много времени, чтобы изменить свое мнение. Иоганн Мельцер хотел доказать ей, что он не из тех, кто танцует под дудку сына, и уж тем более невестки. Теперь наконец-то он опомнился и заказал по чертежам Пауля три машины. Преодолев первые трудности, связанные с новой конструкцией, на фабрике наконец-то приступили к изготовлению первых тканей. Мари каждый божий день прибегала на фабрику – отнюдь не для того, чтобы порадовать своего свекра, а чтобы оценить успехи и проверить качество материала. Тайком она уже начала разрабатывать для них простые, но в то же время красивые образцы рисунков. Было важно, чтобы они выглядели привлекательно, ведь надо было обойти конкурентов, обладающих бо́льшим опытом. С каким удовольствием она пыталась воплощать в жизнь свои идеи, внося свою посильную лепту. Если бы только Пауль был с ними…
Ах, она была слишком нетерпелива! Однако самым важным было то, что они снова обрели надежду. Продолжающийся спор между свекром и свекровью наконец был улажен. И хотя между Алисией и Иоганном Мельцером установились отнюдь не самые нежные отношения, они снова начали разговаривать друг с другом и вместе ужинать. Вечерами, когда Алисия с Мари сидели в салоне и пили чай, к ним присоединялась и Элизабет. Иоганн Мельцер уединялся с книгой в спальне, заявляя, что ему и днем хватает шума и болтовни, ночной же покой – дело святое.
В коридоре уже слышались чьи-то торопливые шаги, внизу в зимнем саду тоже было шумно. Вероятно, прибыли первые гости, приглашенные на семейное торжество. Эльза спустилась вниз, чтобы помочь им раздеться. Да, с устройством лазарета в доме прибавилось хлопот. В ненастную погоду гости тащили в дом кучу грязи. Ну и конечно же именно сегодня, когда готовились к маленькому семейному торжеству, должна была непременно случиться такая мерзкая осенняя погода!
– Госпожа…
Августа тихо приоткрыла дверь и просунула в образовавшуюся щель голову.
– Я сейчас, Августа. А кто там приехал?
– Барон фон Хагеманн и его супруга, госпожа. Перед ними подъехала машина директора Бройера.
– Я спускаюсь. На кухне все в порядке?
– Фрау Брунненмайер, как всегда, ругает и подгоняет бедную Ханну. Эльза жаловалась, что ей приходится помогать на кухне.
– Скажи ей, чтобы она поставила в красном салоне манеж для близнецов. Мама хочет, чтобы они были с ней, когда подадут мокко.
– Я скажу ей, милостивая госпожа.
Августа принарядилась к сегодняшнему дню и даже надела на голову свеженакрахмаленную заколку. На вилле уже давно не устраивали праздников, даже Рождество прошло тихо и скромно. Неожиданно Альфонс – муж Китти – приехал на десять дней в отпуск, и они решили отпраздновать день рождения Алисии в кругу семьи на широкую ногу. Конечно, насколько это было возможно в трудные времена.
