Вдруг яркая молния прорезала темное небо, прогремел гром, и по саду пронесся страшный порыв ветра.
Старые деревья со свистом согнулись, а скатерть вместе с посудой снесло на землю.
Женщины вскрикнули от страха и, пошатываясь, бросились к дому, за ними следовали мужчины, еще менее твердо державшиеся на ногах, за исключением Ивана Федоровича, который пил сравнительно умеренно и находился только в возбужденном состоянии.
Пока последний приказывал лакеям внести часть вещей и увести Аглаю, которая отбивалась и не хотела входить в дом, несмотря на начинавшийся ливень, гости разместились по диванам гостиной и будуара и через несколько минут их всхрапывание доказало, что вино окончательно победило их.
Не спала одна Виолета; голова у нее была тяжела, в ушах шумело, а ноги ее до такой степени подкашивались, что Иван Федорович должен был поддерживать ее. Кроме того, она боялась грозы, которая все усиливалась. Как испуганная птичка, забилась она в угол будуара, и даже крики и ругательства Аглаи, которую тащили в столовую, не могли вывести ее из оцепенения.
Как только окна и двери были закрыты, Иван Федорович подошел к молодой девушке и тихо заставил ее встать.
— Пойдем, Виолета! Я дам тебе выпить сельтерской воды, это освежит тебя, — сказал он, обнимая ее за талию и уводя в спальню, дверь которой запер за собой на ключ.
Виолета не заметила этого; она послушно следовала за ним. Когда новый удар грома потряс дом, она боязливо прижалась к Ивану Федоровичу и пробормотала:
— Я боюсь!
— Боишься, когда я с тобой? Полно! Успокойся, маленькая безумица! Пусть там гремит гроза; зато посмотри, как здесь все спокойно, и полно любви, — прибавил он, усаживая Виолету на низкий и мягкий диван.
Это была та же самая комната, где некогда спали новобрачные, где родилась несчастная Ольга и где Ксения Александровна боролась со смертью и проливала потоки слез после похищения ее ребенка. Но все эти воспоминания не имели никакой цены в глазах эгоистичного вивера, не признававшего другого закона, кроме своей фантазии, другой цели, кроме наслаждения.
Отягченная вином и тяжелым ароматом роз и резеды, которым была насыщена комната, Виолета прислонилась головой к плечу Ивана Федоровича. Она в каком-то забытьи слушала его страстные слова и не противилась уже больше горячим поцелуям, которыми он осыпал ее.
Опьяненная, с трепещущим сердцем, слушала она искусительные слова, позабыв про бушующую бурю. А между тем, казалось, вся природа была в возмущении; ветер с ревом и свистом гнул и ломал деревья, а дождь, смешанный с градом, громко стучал в стекла.
— Виолета, дорогая моя, скажи мне, что ты меня любишь! — вскричал Иван Федорович, прижимая к себе молодую девушку.
Движимая последним проблеском рассудка, Виолета пыталась оттолкнуть его и пробормотала:
— Оставь меня!
Но встретив пылающий взгляд, полный гнева и упрека, она внезапно ослабела и, обвив руками шею Ивана Федоровича, прошептала прерывающимся голосом:
— Да, да! Я люблю тебя!.
В эту минуту яркая молния, проскользнув в щель между портьерами, осветила комнату бледно-зеленым светом, в котором потонул розовый свет лампы, и страшный громовой удар потряс дом до самого основания, так что зазвенели окна и даже флаконы на туалете.
Виолета вскрикнула от ужаса, думая, что молния ударила в самый дом, но Иван Федорович был глух и слеп ко всему. Удовлетворение от одержанной, наконец, победы, наполняло все его существо. Грубая, животная страсть, бушевавшая в нем, заглушала все другие чувства.
Было уже поздно, когда Виолета проснулась. Она была одна. В первую минуту, смущенный взгляд ее нерешительно блуждал по незнакомой обстановке. Вдруг, вид плюшевого халата, валявшегося на кресле, пробудил в ней память. Перед ней восстали вчерашние события, хотя еще смутно, но все-таки настолько ясно, что она сразу поняла, что безвозвратно пала. Яркий румянец залил лицо молодой девушки. С хриплым стоном она зарылась головой в подушки и залилась горькими слезами. Стыд и отчаяние сдавили ей сердце.
Она чувствовала себя невыразимо несчастной и приниженной.
Наконец, Виолета встала, поправила перед туалетом прическу и оделась. Почти с отвращением смотрела она на свое бледное лицо, на дрожащие губы, и слезы снова подступили к горлу.
Что теперь будет? Все кончено! Она теперь низведена в число своих легкомысленных подруг. Неужели же она пойдет по той же дороге, как и они?
В это время Иван Федорович находился в самом прекрасном расположении духа. Новая победа восхищала его. Наивность и застенчивость молодой девушки только еще больше придавали ей очарования. А что он толкнул в грязь молодое невинное существо, это нисколько не тревожило его покладистой совести, и он не испытывал даже тени угрызения.
Иван Федорович встал рано. Он хотел посмотреть, каких бед натворила гроза, а также заказать тонкий завтрак для своих неожиданных гостей. Отдав приказания повару и убедившись, что все еще спят, вышел в сад и увидел, что молния ударила во дворе в дерево, росшее у самых окон спальни, и расколола его сразу донизу. В саду тоже буря натворила немало бед.
При виде Виолеты, которая бледная, с опухшими от слез глазами стояла перед туалетом, Иван Федорович хотел обнять ее и поцелуями осушить ее слезы, но та отступила назад и залилась слезами.
— Что вы сделали со мной? За что вы погубили меня? — прерывающимся голосом вскричала Виолета.
— Маленькая безумица! Я не погубил тебя, а только безвозвратно привязал к себе. Я буду жить только для того, чтобы сделать тебя счастливой, — ответил Иван Федорович, усаживая ее на диван.
Иван Федорович говорил с присущим ему искусством, стараясь успокоить угрызения совести молодой девушки, усыпить ее опасения и подозрения и пробудить в ней самые химерические надежды.
— Я хочу верить, что, взяв мою жизнь, ты не захочешь окончательно погубить ее. Итак, скажи мне, — Виолета положила обе руки на плечи Ивана Федоровича и устремила тоскливый взгляд в его глаза, — женишься ты на мне, если так любишь, как говоришь? Ведь я не какая-нибудь недостойная женщина!
В глубине души у Ивана Федоровича явилось неудержимое желание рассмеяться, до такой степени показалась ему смешной претензия этой опереточной певички. Понятно, ему даже и в голову никогда не приходила подобная мысль. Но так как было бы глупо с самого же начала пугать девушку, то он ответил без малейшего колебания:
— Таково мое искреннее намерение, дорогая моя! Только, к несчастью, я не свободен поступить сейчас же так, как хотелось бы, и нам придется запастись терпением.
