Ознакомительная версия.
Александр возлагал немалые надежды на рождение их общего с «зеленоглазой княгиней» ребенка.
Надин, дичившаяся людей, держалась вдали от света. В 1859 году она продала виллу в Люшоне и сняла недалеко от Клери замок Вильруа. Несмотря на то что это грандиозное сооружение насчитывало сорок четыре комнаты, Надин жила в одной комнате с Ольгой – она до смерти боялась, чтобы князь Нарышкин (приехавший в Сьез, на озере Леман, «для поправления здоровья») не устроил похищение дочери.
И вот здесь-то, в замке Вильруа, и сбылось в 1860 году желание Александра Дюма-сына – насчет двух девочек в садике…
Когда Надин забеременела, она стыдливо скрывала свое положение в провинции, но рожать собиралась в Париже, чтобы ее пользовал знаменитый гинеколог, доктор Шарль Девилье. Она сняла под вымышленным именем Натали Лефебюр, рантьерки, квартиру на улице Нев-де-Матюрен. Здесь-то 20 ноября 1860 года и родилась девочка, которой было дано имя Мари-Александрин-Анриетта, но в семье она получила прозвище Колетт. Имя матери девочки было записано вымышленное, отец значился как «неизвестный».
Надин очень любила детей, но не могла не понимать, что это – цепи на ногах и руках женщины, которая хотела бы жить в свое удовольствие. Теперь она была прикована к Александру почти так же крепко, как к своему законному мужу… ну, не хватало только цепей брака!
Александр постоянно заводил разговоры на эту тему. Он же был моралист, автор пьесы «Внебрачный сын», он осуждал и адюльтер, и последствия его, ему было ужасно тяжко иметь внебрачную дочь. Но что поделаешь, коли Нарышкин, официальный муж Надежды, был вполне жив… И при известном напряжении воображения можно было вполне вообразить, что он способен предъявить права не только на Ольгу, но и на Колетт! Эта мысль терзала и Надежду, и Александра, который от всех этих переживаний был близок к тому, чтобы сделаться записным ипохондриком. Дюма-сын жаловался на жизнь жарко сочувствующей Жорж Санд.
Конечно, она давно простила «милому мальчику» те письма, в которых он восхвалял свою молодую возлюбленную. Все-таки он по жизненному амплуа был больше резонером, чем героем-любовником, и сейчас ему была нужна не столько торжествующая плоть, сколько сочувствующий интеллект… вот этого у Надежды и в помине не было, зато в избытке имелось у мадам Санд!
Александр писал:
«Я разбит телом и духом, сердцем и душой и день ото дня все больше тупею. Случается, что я перестаю говорить, и временами мне кажется, будто я уже никогда не обрету дара речи, даже если захочу этого… Представьте себе человека, который на балу вальсировал что было мочи, не обращая внимания на окружающих, но вдруг сбился и уже не может попасть в такт. Он стоит на месте и заносит ногу всякий раз, как начинается новый тур, но уже не в силах уловить ритм, хотя в ушах у него звучит прежняя музыка; другие танцоры толкают, жмут его, выбрасывают его из круга, и дело кончается тем, что он бормочет своей партнерше какие-то извинения и в полном одиночестве отправляется куда-нибудь в угол. Вот такое у меня состояние».
Жорж Санд, впрочем, была не просто женщина, но прежде всего – писательница, а значит, она не могла не препарировать не только мужские, но и женские души. Вообще она всегда уважала тех, кто способен на сердечные безумства (ведь и сама таких безумств в свое время натворила бессчетно!), а значит, с превеликим удовольствием познакомилась бы с Надин Нарышкиной – тоже большим талантом в этой сфере. Еще бы – бросить в России могущественного вельможу и тысячу душ крестьян, чтобы открыто жить за границей с молодым французским драматургом!
Конечно, Надин не звонила на всех углах о некоторых пикантных моментах своей биографии (к примеру, о фактическом соучастии в убийстве!), однако мадам Санд безошибочно чуяла родственную душу. И мечтала зазвать русскую красавицу к себе в гости, послав приглашение. Но Надин что-то струхнула… Может быть, чуяла, что если ей удается скрывать какие-то бездны душевные от мужчины, то от женщины их скрыть не выйдет? Поэтому она отправила Жорж Санд «ответ с отказом», что вызвало недовольство ее любовника, написавшего романистке:
«Княгиня требует, чтобы я непременно написал черновик ее письма к Вам. Я же не хочу этого делать… Эти княгини довольно-таки глупы, как подумаешь!..»
Хорошо, что Надин не узнала об этой характеристике…
Так или иначе, в гости к Жорж Санд она не поехала, осталась в замке Вильруа, и Александр один гостил у Санд целый месяц. Он переживал очередной приступ уныния. Вечерами на террасе гость и хозяйка вовсю сплетничали о русской любовнице Дюма, называя ее Особой.
– Что касается Особы, – брюзжал Александр, – она мало походит на персонаж, который вам нарисовали, и, к несчастью для нее, недостаточно расчетливо построила свою жизнь. Я столь же готов обожать ее, как ангела, сколь и убить, как хищного зверя, и я не стану утверждать, что в ней нет чего-то и от той и от другой натуры и что она не колеблется попеременно то в одну, то в другую сторону, – но (это надо признать) скорее в первую, чем во вторую. У меня есть доказательства бескорыстной преданности этой женщины, и она даже не подозревает, что я признателен ей за это; она сочла бы вполне естественным, если бы я об этом забыл. Короче, я говорю все это с таким волнением не потому, что открыл в ней нечто новое для себя, а потому, что я свидетель ее обновления, ибо я льщу себе, что преобразил это прекрасное создание… Я так привык непрестанно лепить и формировать ее, как мне заблагорассудится, так привык вслух размышлять при ней на какие угодно темы и повелевать ею, при этом отнюдь не порабощая ее, что не сумел бы без нее обойтись.
А еще Александр сообщил своей интеллектуальной собеседнице, что хотел бы жениться на Особе.
Правда, его смущала дочь Надин Ольга и ее характер:
– Надо, чтобы вы сами длительное время наблюдали Ольгу в жизни, чтобы оценить ее. Она в меру любит свою мать. Чувствует она себя хорошо только за городом. Она лакомка, целый день говорит о своем пищеварении – любимое развлечение породистых женщин. В своей бережливости она доходит до того, что отдает перешивать для себя старые платья матери и штопает чулки! И она же с превеликой легкостью отдает свои деньги любому нуждающемуся. Очень гордая, очень высокомерная с равными себе, она мягка и снисходительна с простыми людьми, на какой бы ступени они ни стояли. Она увлекается науками, в особенности точными, и не из честолюбия, ибо она копит свои небольшие знания так же, как копит свои карманные деньги. Ольга хочет знать для самой себя. В общем, она молчалива и говорит только в подходящий момент. Больная печень прибавляет к этому сочетанию немного туманной меланхолии, без всякой фантазии. Вот что я увидел в ней, дорогая матушка, – так Александр называл Жорж Санд, постоянно ставя ее на место, чтоб, не дай бог, та не возомнила себе чего лишнего об их отношениях! – Выводы делайте сами, вы – женщина. Пока что мать и дочь намерены поселиться в Булонском лесу, в очаровательном доме с красивым садом, который незаметно сообщается с владениями вашего «сына», – Александр опять подчеркивал их «родственные» отношения. – Можно будет видеться сколько угодно, при этом каждый будет жить у себя, и приличия окажутся соблюдены. Теперь, когда все устроено таким образом, пусть бог и царь довершают остальное. Дело за ними…
Ознакомительная версия.
