Ознакомительная версия.
Лемерль не ответил, но вид у него был очень довольный.
«Одержима! Одержима!» — зароптали сестры. Слово, которое долго носили за пазухой, теперь напоминало назойливую муху.
Лишь Альфонсина недоверчиво поджала губы.
— Пустая суета, — пробурчала она. — Это тик или паралич. Вы что, Маргариту не знаете?
Про себя я с ней согласилась. Волнующих событий в последнее время хватает, как тут голову не потерять, особенно чувствительной Маргарите? Тем паче Альфонсина все сильнее харкает кровью и затмевает ее.
Зато Изабелле сомнения не понравились.
— Подобные случаи давно известны! — разозлилась она. — Кто ты такая, чтобы спорить? Или ты больше всех знаешь?
Альфонсина, явно не ожидавшая такой отповеди, закашлялась. Я отчетливо слышала, как она надрывает горло, выжимая из себя хрипы. Будь Альфонсина благоразумнее, пила бы микстуры, которые я ей приготовила, и обмотала бы шею шарфом. Увы, мои советы и снадобья Альфонсину не излечат, а лишь замедлят развитие недуга. От чахотки сиропом не спастись.
Маргарите легче не становилось. Дрожь охватила ее правую ногу — теперь обе ноги танцевали пугающий танец. Маргарита взирала на ноги с ужасом: казалось, они существуют отдельно от тела, раскачивая его из стороны в сторону. «О-дер-жи-ма!» — все громче и явственнее разносилось по часовне.
Изабелла повернулась к Лемерлю.
— Что скажете?
— Пока ничего определенного.
— Как вы можете сомневаться?
Черный Дрозд смерил ее недовольным взглядом.
— Дитя мое, я могу сомневаться, потому что в отличие от тебя кое-что в жизни повидал, — начал он звенящим от раздражения голосом, — и знаю, как легко принять скоропалительное, а то и откровенно неразумное решение.
Изабелла посмотрела на него с вызовом, но тотчас потупилась.
— Простите, отец мой, — сквозь зубы процедила она. — Что прикажете делать?
Лемерль задумался.
— Ее нужно осмотреть, — наконец изрек он, точно приняв нелегкое решение. — Немедля!
Лишь я могла оценить мастерство, с которым Черный Дрозд разыграл ночной спектакль. Лемерль якобы отошел в сторону, посреди всеобщего смятения, им самим спровоцированного, избрал сдержанность, поэтому со стороны казалось, будто последнее слово не за ним, а за сестрами. Маргариту поместили в лазарет, где она провела остаток ночи и следующий день вместе с Лемерлем и сестрой Виржини. Говорили, что тик терзал несчастную еще час после прерванной службы. По совету Виржини Маргарите дважды пускали кровь, после чего она стала чересчур слаба для осмотра, и ее уложили в постель.
Сплетни я слушала, морщась от раздражения. Сестра Виржини — глупая девчонка и, надо же, в лазарете хозяйничает! Маргарите, ослабленной постом и нервным истощением, кровопускание противопоказано. Ей нужны покой и хорошая еда — мясо, хлеб, немного красного вина — как раз то, что запретила мать Изабелла. «Красная телесная жидкость для демонов что мед для мух», — твердит сестра Виржини и, дабы отвадить их, разжижает кровь. Если бы не кресты на наших рясах, красный вообще запретили бы. Мать Изабелла косо смотрит на любую, чьи щеки, в отличие от ее собственных, цветут румянцем. Красный — цвет дьявола, опасный, бесстыдный, вызывающий. Впервые за пять лет я рада, что ношу вимпл. Надеюсь, Изабелла не помнит цвет моих волос.
На мрачной жаре домыслы и подозрения множатся, как кролики в садке. Я помню наговоры, чтобы вызвать дождь, но использовать не решаюсь: косые взгляды Томазины и прочих тоже помню. Лишнее внимание к себе привлекать незачем, поэтому вечером я одна села у ног новой Марии и, поставив свечку за Жермену и Розамунду, собралась с мыслями.
Кш-ш, прочь, прочь! Только Шестерку мечей так легко не прогонишь. Нависла она над главою моей и требует жертв. Через скамью взглянула я туда, где накануне у Маргариты случился приступ, и в душе моей дурное предчувствие схлестнулось с любопытством. Неужели этого и добивался Лемерль? Неужели давешний спектакль входил в его план?
Я попробовала прочесть короткую молитву — иные скажут, ересь, но прежняя святая поняла бы, новая же внимала в мрачной тишине, не показывая, что услышала меня. Новой Марии подавай высокую латынь, мои безграмотные молитвы ей неинтересны. Я опять вспомнила Леборна, заодно Жермену с Розамундой и вдруг поняла желание осквернить беломраморную святую, низвергнуть, хоть немного уподобить нам…
Приглядевшись, я выяснила, что Мария не белоснежная, как мне сперва почудилось. По краю ее мантии тянулась тонкая золотая полоска, ею же очертили нимб. Высеченная из дорогого мрамора с нежно-розовыми прожилками, Мария стояла на пьедестале из того же материала. На пьедестале вырезали и вызолотили имя Марии и название нашего монастыря, а под надписью был герб, в котором я быстро узнала герб семьи Арно. Еще один герб, поменьше первого, скромно притаился в самом низу. Белую голубку и лилию Богоматери на золотом фоне я уже видала, только где?
Дар дядюшки, сказала Изабелла, ее любимого дядюшки, во славу щедрости которого мы сорок раз отслужили мессу. Откуда же мне знать этот герб? И почему чувствую, что я на пороге открытия, способного пролить свет на случившееся в последние недели? Еще удивительнее были обрывки воспоминаний, сопровождавшие то чувство: запах пота и воска, яркий свет, жара, головокружение, шум и крики — Королевский театр и тот удачный год в Париже…
Париж! Из обрывков воспоминаний тотчас сложилось целое — я увидела высокого мужчину, исхудавшего от светских ограничений. Его голос я слышала лишь раз, но хорошо помню гневные слова, сказанные в ночь, когда мы показывали «Балет нищих», а он вышел из зала, точно не слыша грома аплодисментов: «Долго Черные Дрозды не поют. Лишь слуги прельстятся добычей такою, но если птичья трель докучает…»
Мой Черный Дрозд — странная птица, совести лишен начисто, а гордость льется через край; мошенник мошенником, но до чего надменный! Все ему игра, почти ничто не свято. А вот месть не чужда. Так же, как и мне. Я ведь избрала иной путь лишь потому, что в моем сердце ныне главенствует Флер и о мелочах думать недосуг. У Лемерля нет Флер и сердца, по-моему, тоже. У него лишь гордыня.
Я тихо вернулась в дортуар: туман в голове рассеялся наконец-то! Я поняла, зачем Лемерль явился в монастырь, зачем представляется отцом Сен-Аманом, зачем велел мне бросить в колодец таблетки, зачем спровоцировал спектакль в часовне и зачем так старается удержать меня на месте. Но понять зачем недостаточно. Теперь нужно разобраться, что он затеял. А еще какова моя роль в этом новом балете-травести. И что ждать в финале — фарс или трагедию.
Ознакомительная версия.
