— Я... а что я... — он замолчал. — Когда придет этот Боуз, я скажу ему, что вы заходили и хотите знать, что он приступил наконец-то, да? Верно, хозяйка? Вы этого хотите?
— Я этого хочу, — согласилась Демельза.
Она сделала еще глоток чая, он обжег горло. Она встала.
Джуд снова боязливо сощурился на Пруди и попытался сказать гостье на прощание что-нибудь приятное.
— Как там ваша малышня? — спросил он Демельзу, когда она подошла к двери.
— Прекрасно. У Клоуэнс режутся зубки, и по утрам она бывает непоседливой, но в основном счастлива и довольна.
— Как ее мамаша, — сказал Джуд, обнажив десны в слабой улыбке. — Как ее мамаша.
— Не всегда, — сказала Демельза. — Не всегда.
Они вышли на солнечный свет. Пруди снова разгладила платье и кашлянула. Но промолчала, поскольку, хотя не очень быстро соображала, но пришла к выводу, что не стоит извиняться за Джуда — это лишь подчеркнет необходимость в извинениях.
— Джуд что-то быстро сдает, — сказала Пруди, хмуро глянув на солнце. — Очень быстро. Ни в чем положиться нельзя. Половину времени не знаешь, где он шляется, а вторую половину еще того хуже. Спрячу от него это золотишко, а не то еще проглотит. Спасибо, хозяйка, что помогаете.
Демельза посмотрела в сторону Тренвита.
— Уорлегганы сейчас живут в доме? Мы их не видели.
— Да, думаю, они еще здесь. В прошлом месяце я видала юного мастера Джеффри Чарльза верхом на лошади. Но теперь он наверное вернулся в школу.
— Полагаю, он вырос.
— О да, высокий, как колосок. Даже выше своего отца.
— Что ж, мне пора. До свидания, Пруди.
— До свидания, хозяйка.
Пруди стояла в двери и смотрела, как Демельза идет обратно в Нампару. Потом она с грозным видом вернулась в коттедж.
Джордж вернулся из Лондона в начале августа, но лишь в середине месяца добрался до Тренвита. Он с раздражением узнал из письма Элизабет, что она поехала к морю, и его долгое отсутствие после возвращения в Корнуолл призвано было подчеркнуть недовольство.
Но когда он наконец-то присоединился к жене, то был полон противоречивых чувств. В Лондоне он получил массу приятных впечатлений. Он встретился там со многими значительными и титулованными лицами, явно признавшими его достоинства, он виделся с принцем-регентом и леди Холланд в театре Рэнилэ, где арендовал ложу, и некоторые мужчины там до сих пор носили шпаги. Его представили членам парламента, которые сегодня вели себя с торжественностью членов верховного суда, а завтра — с легкомысленностью трактирных гуляк. Джорджу недоставало Элизабет, поскольку ее прирожденное умение вести себя правильно в этих случаях было бы бесценным.
Джордж понял, что карьера члена парламента ему нравится куда больше, чем какая-либо другая. Прежде он этого не понимал, но теперь знал точно. Но все же по возвращении домой его гордость и сдержанность не позволили удовлетворить любопытство родителей и ответить на их вопросы. Единственным человеком, которому он мог бы поведать обо всем, была Элизабет, а она находилась в десяти милях от дома, несмотря на его распоряжение.
Борясь с зародившимся в душе червячком сомнения, ненависти и ревности, он всё равно понимал, что жаждет с ней повидаться. Если подозрения лишены оснований, то он без причин разрушал собственную жизнь, а также жизнь жены и детей, и это в то время, когда дела процветают. С другой стороны, если подозрения правдивы, то что ему остается? Чужой ребенок и женщина, которую он до сих пор страстно желает.
Если и случилась измена, то это было до свадьбы, а ведь она отложила свадьбу на месяц. Означает ли это вину или невиновность? Причиной может оказаться и то, и другое, но уж точно женщина, придумавшая коварный заговор, не стала бы этого делать. Измена, если она и случилась, то до свадьбы, и если бы Джордж узнал об этом до женитьбы, то это ничего бы не изменило в его желании обладать Элизабет. Награда была слишком велика. Награда, которую он всегда хотел заполучить и никогда заполучить не надеялся, и как бы горько ему ни было, он все равно ее хотел.
Ничего не изменилось. Близость и удовлетворение от обладания притупляли чувства, когда Элизабет была рядом, но когда они расстались на несколько недель, Джордж понял, что по-прежнему ее пленник.
Две вещи делали ее неотразимой. Уравновешенная жена, воспитанная в семье с бесчисленными поколениями дворян, всегда умеющая превосходно одеваться, любезная, держащаяся с достоинством, красивая, юная, умная и непринужденная. Но с другой стороны, существовала и менее сдержанная жена, которая так многое ему позволяла. Не просто жена, а женщина, нагая, с длинными волосами, упавшими на плечи и грудь, его женщина и ничья больше. В эти мгновения он был ее единственным хозяином и господином. Джордж не был любителем плотских утех, его больше интересовали коммерция и власть. В течение несколько недель в Лондоне ему несложно было сохранять верность жене. Две дамы из общества сделали ему определенного рода предложения, и он без малейшего сожаления их проигнорировал.
Но в жене он нуждался, и нуждался именно сейчас.
И потому после холодного прощания в июне встреча была далеко не такой холодной, как бы одна сторона его натуры этого ни желала. Не обращая внимания на суетящихся слуг, Джордж поцеловал Элизабет в губы и пожал руку Джеффри Чарльзу (отметив натянутое и официальное поведение мальчика), поднял Валентина из его стульчика, поцеловал его и отметил, как он прибавил в весе. У Джорджа даже нашлось доброе слово для родителей Элизабет (которые, к несчастью, страдали от простуды), а за ужином открыли бутылку французского шампанского.
И наконец, к концу вечера, когда опустились долгие сумерки и зажгли свечи, Джордж потребовал то, что полагалось по праву мужа, и Элизабет ему не отказала. Потом они немного поговорили, и в новом, расслабленном состоянии духа он рассказал о том, что делал в Лондоне и о намерении в следующем году устроиться там и взять жену с собой.
Несколько недель дела шли прекрасно. Элизабет отчитала Джеффри Чарльза за его поведение.
— Запомни, дорогой, дядя Джордж — щедрый человек и хочет быть тебе хорошим отцом. Пусть тебе и претит то, как он поступил в прошлом году, но не забывай, что ты еще юн и иногда должен предоставлять решения старшим. Не смотри на меня так, а то я рассержусь... Конечно, это Морвенна во всем виновата, ее безответственность, если бы она не забылась, то и нужды бы так поступать не было. А если ты думаешь, что мы на тебя сердимся, то ты ошибаешься. Мы злились только на нее, ты сам видишь, что я не возражаю против твоих нынешних встреч с Дрейком Карном, хотя мне кажется, что ты проводишь с ним слишком много времени. Стой! Это пройдет. Ты всегда был моим любимым сыном, ты это знаешь, и я думаю, я верю, что и ты меня любишь. А если так, то пусть эта любовь и направляет твое поведение в этом доме. Дядя Джордж, как ты по-прежнему его называешь, твой отчим и мой муж. Если вы с ним ссоритесь, если ты ведешь себя с ним враждебно и непослушно, это не только огорчает его, это обижает меня. Это может разрушить мое счастье. Разрушить самую дорогую часть моей жизни.
И Джеффри Чарльз изменил поведение.
На третий день своего пребывания в Тренвите Джордж подошел к Элизабет с ледяным выражением лица и заявил, что Том Харри сказал ему, будто Джеффри Чарльз проводит каждую свободную минуту каникул с тем наглым щенком, который в прошлом году проник в дом и ухлестывал за Морвенной. И тогда Элизабет попыталась увещевать мужа.
— О, вреда в этом нет, — сказал он, — разве что родственные связи того болвана. Я поражен, что именно ты поощряешь его дружбу с братьями Демельзы Полдарк.
— Я не поощряю ее, Джордж. Ничего подобного. Но Джеффри Чарльз сейчас в трудном возрасте. Если на него надавить, то легко сломать, но он это запомнит и обратит против тебя, против нас, а через несколько лет его уже будет не так легко держать под контролем. А вернейший способ поощрить эту дружбу — запретить ее. Ты и сам прекрасно знаешь. Если просто оставить его в покое, не вмешиваться, скорее всего, всё само собой рассосется на следующих каникулах или около того. Не забывай, насколько Джеффри Чарльз впечатлительный мальчик, а самые сильные впечатления он нынче получает от однокашников по Харроу. Контраст их разговоров и манер с этим молодым кузнецом проявится сам собой. Если Джеффри Чарльзу некому будет противостоять, то он вскоре обнаружит, что его больше ничто не привлекает.
Джордж поиграл монетами в кармашке для часов.
— Вероятно, это мудро, Элизабет, но во мне вскипает ярость, когда я вижу, что Полдарки крутятся вокруг мальчика, будто специально бросают нам вызов, и прямо у нас под носом! Это...
— У нас под носом, Джордж? Да это в двух милях.
— Ну, значит, рядом с нашими шахтами. Я прослежу, чтобы он не смел пересекать наши границы... А две мили — это ничто. Они словно специально дразнят нас этим юнцом. Теперь я жалею, что не отправил его в тюрьму, когда имел возможность.
