И когда она упала в его объятия и он крепко прижал ее к себе, Фортуну охватил неземной восторг.
Теперь, глядя на него через стол, она подумала, что он выглядит еще лучше, чем она представляла себе в разлуке с ним.
Он был еще красивее, и Фортуна знала, что маркизу достаточно просто по-доброму поговорить с ней или попросить ее о чем-то мягким голосом, как сердце переворачивалось в ее груди и она становилась воском в его руках. Он мог делать с ней все, что захочет.
— Я люблю тебя, — прошептала она, — я люблю тебя… люблю.
Но при этом Фортуна хорошо понимала, что все оставалось по-прежнему.
Ему предстояла еще долгая борьба с герцогом за возвращение своих земель. Лютая ненависть маркиза к человеку, который обманул и ограбил его отца, еще не угасла…
К вечеру они добрались до английского побережья. Фортуна стояла на борту яхты рядом с маркизом и глядела на приближающиеся белые утесы и знала, что вернулась домой.
— Скоро будем дома, — сказал маркиз. — Мои лошади ждут нас, и, хотя мы пристанем к берегу довольно поздно, спать будем уже на площади Беркли.
Фортуна инстинктивно придвинулась к нему.
— Мне почему-то совсем не хочется возвращаться, — произнесла она. — Лучше бы отправиться на этой яхте куда-нибудь на край света. Быть может, к тому времени все ваши проблемы решатся сами собой и вам не надо будет возвращаться.
— Неужели вы так сильно любите море? — спросил маркиз.
— В море я чувствую себя свободной от всего, что нас ожидает на берегу, — ответила Фортуна. — Хорошо бы остаться с вами вдвоем и знать, что никто нам не помешает.
Произнося эти слова, она представила себе страстную темноволосую красавицу леди Шарлотту и живую очаровательную Одетту.
Маркиз никогда не узнает, подумала Фортуна, какая пытка была представлять себе по ночам, как они дотрагиваются до него, и, быть может, даже целуют, не подозревая, что где-то в монастыре тоскует по маркизу девушка и эта тоска разрывает ей сердце.
— А вам не приходило в голову, — услышала она голос маркиза, — что такая жизнь может скоро наскучить?
— Вам — наверное, — ответила она, — но я ни о чем так не мечтаю, как об уединенной жизни.
Она произнесла эти слова очень тихо, и ей показалось, что он ее не услышал, поскольку сразу же повернулся и отправился отдавать приказания матросам.
Они ехали из Дувра в Лондон в дорожной карете маркиза. Фортуна закуталась в меховой плед, и ей было тепло, несмотря на пронизывающий ветер, дувший с моря.
Последние несколько ночей она мало спала. В монастыре день начинался очень рано — колокол уже в пять часов утра созывал всех на молитву. Вскоре, несмотря на то что она дала себе слово не спать, ее глаза закрылись, и по ровному дыханию маркиз догадался, что она спит.
Карету тряхнуло на ухабе, и Фортуна зашевелилась во сне и вытянула руки, словно искала кого-то. Не открывая глаз, она прошептала:
— Аполлон… Аполлон… найди меня… приди за мной.
И, почувствовав во сне, что он рядом с ней, она повернулась к нему и вцепилась руками в отворот его сюртука.
Фортуна положила голову на грудь маркиза с легким вздохом облегчения, как ребенок, испугавшийся темноты, успокаивается на груди матери.
Теперь был слышен только цокот копыт по дороге и мягкое шуршание колес.
Но маркиз, обняв Фортуну рукой, не спал — он смотрел невидящими глазами в темноту, расстилавшуюся перед ним.
— Ты не расстроишься, если тебе придется в конце лета уехать из Итона? — спросила герцогиня Экрингтон.
— Нет, ничуть, — ответил виконт Мер.
— В конце концов, в августе тебе исполнится восемнадцать, и я уверена, тебе понравится в Оксфорде.
Помолчав немного, виконт мрачно ответил:
— Я не хочу учиться в университете.
— Почему? — удивленно спросила герцогиня. — Ты же знаешь, что его светлость решил поместить тебя в колледж Магдалины, где учился он сам и его отец.
Наступила тишина. Виконт задумчиво глядел вдаль. Герцогиня заметила, что его толстые пальцы, лежавшие на пледе, были запачканы чернилами, а под ногтями скопилась грязь.
Она, как это часто с ней случалось, почувствовала легкое отвращение к этому увальню. Он раздражал ее своей медлительностью, манерой цедить слова сквозь зубы, своим вечно мрачным видом. Сколько она ни пыталась заинтересовать его новыми идеями или планами или вдохновить на что-то, ничего у нее не получалось.
— А кем бы ты хотел стать, если бы у тебя был выбор?
Она нарочно задала этот вопрос мягким тоном, словно надеясь, что он поднимет ему настроение.
— Я хотел бы стать военным.
Герцогиня слегка вскрикнула:
— Ты же знаешь, что его светлость не хочет даже слышать об этом. Кроме того, так принято, что военными становятся младшие сыновья, а ты старший сын, и к тому же — единственный.
Произнося эти слова, герцогиня почувствовала, как фальшиво они звучат. «Единственный сын!» — в этих словах крылся немой вопрос, и она с самого начала знала, что ответ на этот вопрос один — нет, это не ее сын.
Они ехали по берегу Темзы среди многочисленных открытых экипажей, в которых восседали представители высшего света со своими сыновьями.
В этот день в Итоне был праздник — 4 июня король Георг III отмечал свой день рождения. По Темзе величественно проплывали лодки, а вечером должен был состояться грандиозный фейерверк.
Караван лодок сопровождали не только экипажи; рядом скакали всадники — взрослые мужчины и мальчики.
Мальчиков, ехавших в лодках по серебристой реке, встречали шумными приветствиями толпы друзей. Позади возвышалась серая громада Виндзорского замка, а впереди их ждал Феллоуз-Эйот, где на фоне темнеющего неба вскоре разлетятся бриллиантовыми и золотистыми брызгами фейерверки.
Герцогиня не видела, а может, не обращала внимания на поклоны ее друзей и знакомых.
Ей припомнился день, когда родился ее последний ребенок. Она снова услышала, как шепчутся между собой акушерка и ее помощница, стоявшие в ногах кровати.
— Бедная леди, — сказала помощница, — такой удар для нее. Она уже слишком стара, чтобы родить еще одного ребенка.
— Да, — согласилась с ней акушерка, — к тому же восемь детей вполне достаточно для любой женщины, будь она герцогиня или нищая.
— Какой будет для нее удар, — с сочувствием произнесла помощница, — когда она узнает, что снова родила девочку. Ведь она так надеялась, что будет мальчик.
Акушерка глубоко вздохнула.
— Меня больше беспокоит, что скажет его светлость. Он всегда говорит со мной так, как будто это я во всем виновата.
