– Конечно, милая тетушка!
Ответ прозвучал вполне спокойно и равнодушно, однако в нем, несомненно, крылось что-то такое, что поразило молодого графа. Он нахмурил брови и намеревался возразить, но остановился, взглянув на окружающих слуг. Вместо этого он внезапно подошел к двоюродному брату и взял его за руку.
– Ну, все устроится к лучшему. А теперь, Освальд, ступай и сейчас же переоденься! Слышишь, немедленно! Сделай это для меня, а то я все время буду упрекать себя. Во всяком случае, мы будем ждать тебя за столом.
– Эдмунд, я жду тебя, – резко промолвила графиня.
– Сию минуту, мама! Эбергард, посветите господину фон Эттерсбергу и приготовьте ему сухое платье!
Эдмунд подал матери руку, чтобы отвести ее наверх.
На проявление такой сердечной заботливости Освальд не ответил ни слова. Несколько секунд он глядел им вслед и затем, взяв у старого слуги подсвечник, сказал:
– Спасибо, Эбергард. Я найду дорогу один. Позаботьтесь о моем чемодане!
Затем он исчез в слабо освещенном коридоре, ведшем в боковой флигель замка.
Свеча бросала яркий свет на лицо Освальда, которое сейчас, когда он остался один, потеряло равнодушное выражение. Губы были плотно сжаты, брови мрачно нахмурены, и выражение почти ненависти исказило его черты, когда он вполголоса сказал:
– Когда же, наконец, я буду свободен?
Род графов Эттерсбергов некогда был очень многочислен, но с течением лет смерть отдельных членов или замужество женщин постепенно отрубали одну ветвь за другой, и ко времени настоящего рассказа, кроме овдовевшей графини, жившей в Эттерсберге, в живых были только два представителя рода: граф Эдмунд, настоящий владелец майората, и его двоюродный брат Освальд.
Последний разделял участь всех младших сыновей тех родов, имения которых представляют собой майорат. Не имея состояния, он был в полной зависимости от старшего в роде, во всяком случае до тех пор, пока не завоюет себе известность.
Правда, так было не всегда; наоборот, когда Освальд появился на свет божий, родители приветствовали его как будущего наследника майората. Тогдашний глава рода, отец Эдмунда, был бездетным и стал вдовцом в уже довольно преклонном возрасте; поэтому его единственный брат, значительно моложе его, служивший в армии, мог с полным правом считать себя будущим наследником, и ему казалось особым счастьем, что у него родился сын. До этого у него были только дочери, умиравшие в очень раннем возрасте. Дядя радостно приветствовал событие, обеспечивавшее продолжение его рода, и в течение первых лет жизни виды на будущее маленького Освальда были самыми блестящими.
Но вдруг произошли совершенно неожиданные изменения. Старый граф, которому стукнуло уже далеко за шестьдесят, женился вторично на двадцатилетней девушке. Молодая графиня была прекрасна, но из обедневшей, хотя и благородной семьи. В то время рассказывали, что ее родственники предпринимали всевозможные меры, чтобы добиться этой очень выгодной партии, хотя этот брак не мог удовлетворить влечение сердца молодой девушки, тем более что он разрывал, как утверждали многие, союз двух любящих сердец. Что здесь больше подействовало – принуждение или уговоры, – никто этого не знал; как бы то ни было, молодая девушка согласилась на брак, дававший ей завидное положение в свете. Старый граф Эттерсберг настолько отдался так поздно вспыхнувшей страсти, что забыл все остальное, и когда судьба послала ему неожиданное счастье – держать в руках наследника майората, прекрасная и умная женщина была полновластной хозяйкой.
Понятно, что младший брат с большим огорчением почувствовал крушение своих надежд, и также понятно, что он не питал особенных чувств к невестке. Прежние сердечные отношения, существовавшие между братьями, сменились холодностью и отчуждением, которые продолжались до смерти младшего. Он и его жена вскоре умерли друг за другом, и осиротевший мальчик был взят в дом дяди, где воспитывался вместе с молодым наследником майората.
Но старый граф Эттерсберг ненадолго пережил брата. В своем завещании опеку над сыном и племянником он передал шурину, брату жены, всегда помогавшему сестре, когда ей бывала необходима помощь мужчины.
В общем, это завещание давало графине полнейшую свободу и самостоятельность, она сама управляла всеми имениями и следила за воспитанием обоих мальчиков.
Теперь оно было завершено; граф Эдмунд в течение зимы вместе с двоюродным братом долго путешествовал по Франции и Италии и наконец возвратился домой, чтобы ознакомиться с управлением своих имений, за которое он должен был взяться сам после наступления совершеннолетия, между тем как Освальд готовился поступить на службу.
На следующий день по приезде обоих молодых людей погода улучшилась, небо прояснилось, но все выглядело еще совершенно по-зимнему. Графиня с сыном сидела в своем будуаре. Несмотря на сорокапятилетний возраст, она сумела сохранить почти всю свою ослепительную красоту. В этой благородной, почти девичьей фигуре трудно было предположить мать двадцатичетырехлетнего сына, тем более что они были совершенно не похожи друг на друга. Эдмунд со своими темными волосами и глазами, с бурной горячностью и веселостью, выражавшимися в каждом жесте и в каждом слове, был полнейшей противоположностью своей прекрасной матери, белокурые волосы и голубые глаза которой великолепно гармонировали с холодным спокойствием, обычно присущим ей. Лишь по отношению к своему любимцу оно уступало место более теплому выражению.
Молодой граф, по-видимому, только что окончил свою исповедь о приключениях, которые Освальд называл «безумиями», но, должно быть, ему без особых усилий удалось получить прощение, так как мать хотя и качала головой, но заговорила скорее с нежностью, чем с упреком:
– Ах ты своевольник! Пора тебя опять прибрать к рукам. Ты, кажется, на свободе совсем забыл о материнской узде. Выдержишь ли ты ее снова?
– Если она будет в твоих руках всегда! – заверил ее Эдмунд, с чувством поднося к губам ее руку, но затем, опять впадая в свою прежнюю беспечность, продолжал: – Я заранее предсказывал Освальду, что приговор мне будет милостивым. Я знаю свою маму.
Лицо графини омрачилось.
– По-видимому, Освальд был не на высоте своих обязанностей, – возразила она. – Я ви-дела это уже по твоим письмам. Как старший и более благоразумный, он должен был всюду сопровождать тебя, а вместо этого он давал тебе полную свободу. Если бы твой собственный характер не предохранял тебя от более дурного, чем просто глупости, Освальд, наверное, тоже не сделал бы этого.
