Ознакомительная версия.
Это было так смешно и жалко, что император принялся хохотать, чувствуя, как ярость и злость его уходят, словно вода из треснутого кувшина. Он презрительно пожал плечами, отошел от окна и вернулся к Марии.
А надо сказать, что все описанное произошло так стремительно, что оплошавшая фаворитка даже встать с канапе не успела: так и валялась, безуспешно пытаясь выпутаться из вороха своих темно-голубых юбок. Царь помог ей, рывком поставив на ноги. Впрочем, Мария тотчас повалилась обратно на канапе, сбитая увесистой оплеухой, от которой у нее надолго воцарилась в голове полная пустота, а в глазах содеялось кружение ослепительных бликов. И она совершенно не осознавала, что с нею происходило потом.
А происходило вот что.
Государь поднял неверную за волосы. Намотал ее косу на руку, еще раз взглянул в бессмысленное от ужаса, но по-прежнему ослепительно красивое лицо, широко размахнулся, метя в это лицо… Однако тут ему пришла в голову некая мысль, и Петру удалось остановить полет пудового кулака, грозившего напрочь стереть Мариину красоту, а может статься, и вовсе положить конец ее жизни. Внезапная мысль показалась императору настолько удачной, что он довольно хмыкнул, потом расхохотался и двинулся к двери, волоча за волосы полубесчувственную фаворитку.
– Карету! – крикнул он, а затем приказал подбежавшему слуге: – Там, под окошками, человек валяется. Подберите его да… выкиньте куда-нибудь, чтоб на глаза мне больше не попадался! Он сам себя наказал.
Честно говоря, Петр не слишком-то винил этого лакея. Сучка не захочет – кобель не вскочит, сие общеизвестно. Ведь и он сам, царь-государь, поддался чарам Марии Матвеевой, сам не знал плотского угомону рядом с этой распутницей, что ж тут какого-то лакея виноватить? Она, она одна во всем виновная – ей одной и расплачиваться.
Вспоминая нравы былых времен, можно было ожидать, что Петр сейчас отвезет Марию Андреевну прямиком к какому-нибудь первому попавшемуся пруду, как некогда поступил царь Иван Васильевич Грозный, обнаруживший, что его новобрачная жена Мария Долгорукая досталась ему не девицею. Однако со времен Грозного прошло с лишком два столетия, мир, поговаривают, изменился к лучшему, да и Петр стыдился дикарских замашек, которые столь великому и цивилизованному государю, каким он себя мнил, совершенно не пристали. Оттого он направился не к пруду, не к речке, даже не к морскому заливу, а к дому генерал-адъютанта Александра Румянцева, лишь недавно получившего сей чин и безмерно благодарного государю.
Ворвавшись в дом (а красавица Матвеева по-прежнему влачилась за Петром, словно полудохлая козявка, которую влечет напористый муравей), император швырнул Марию к ногам изумленного хозяина и брякнул:
– Вот тебе невеста. Собирайся. Немедля в церковь едем. Сам буду посаженым отцом. А вместо свадебного подарка дозволяю тебе нынче же дать новобрачной полсотни плетей. Для острастки на будущее!
Румянцев был человеком умным. К тому же опытным царедворцем. Он многое понимал с полуслова, а порою – и вовсе без слов. В нежданном подарке он увидел лишь признак огромного доверия, которое испытывал к нему государь. Благосклонность императора значила для Румянцева гораздо больше, чем такие безличные понятия, как гордость… К тому же за уязвленную гордость вполне можно расквитаться потом с безответною женою. Похоже, именно на это и рассчитывал Петр, знавший крутой нрав жениха.
Император, к слову сказать, не ошибся. Из Марии Андреевны получилась идеальная супруга, которая чуть не молилась на мужа, без его дозволения шагу не решалась шагнуть, а на посторонних мужчин не то что взора – даже ресниц не поднимала! Спустя некоторое время она родила сына, которого назвали Петром [Впоследствии он стал известен как фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский] . И если некоторые проницательные люди подозревали, что в действительности отцом ребенка был император, то из деликатности держали рот на замке. А если какие-либо еще более проницательные люди подозревали, что отцом ребенка был не император, так держали рот на двух, а то и на трех замках. Нет, не из деликатности – из страха за свою жизнь!
Катерина задумчиво свела брови. Мария Андреевна Румянцева казалась ныне вполне довольной своей судьбой. Муж ее был пусть суров характером, но богат, знатен, щедр и жену, по всему видно, любил. Вряд ли, вряд ли она вновь пожелает для себя неверного жребия государевой фаворитки. К тому же императрица никогда ее не притесняла, держалась с ней дружелюбно, а после опалы – сочувственно, послала богатые подарки к свадьбе, поздравляла с рождением сына, а затем и трех дочерей. Нет, конечно, не Мария Матвеева-Румянцева явилась к ней во сне в образе кошмарной змеищи! А что, если… Неужели снова дорожку переползла эта молдавская тварь, княжна Машка Кантемирова? Мало того, что в свое время государь был любовником ее матери Кассандры, жены свергнутого молдавского господаря Димитрия Кантемира, так еще потом поменял мать на дочку. Петрушка от Марии (опять это имя, будь оно неладно!) голову терял, ох, терял…
Катерина всерьез опасалась, что так и не обретет муженек разума. Ведь до чего додумался он тогда, до сих пор вспомнить противно! И очень страшно…
Случилось это в 1722 году. Петру исполнилось пятьдесят, но если кто-то надеялся, что в этом почтенном возрасте его любовный пыл слегка поутихнет, то напрасно! Неуемный плотский жар сжигал государя с юношеской силой, но Катерина, вместо того чтобы радоваться, горевала: ведь не она, не она причина возвращенной молодости мужа! Самое ужасное, что ей из этого пылающего костра даже горелых угольев не перепадало: и грубая похоть, и несусветная нежность, и сердечное томление Петра, и новые, никому прежде не высказанные обжигающие любовные признания – все, все доставалось другой женщине! Мало того, что Петр дни и ночи проводил возле юбки Марии Кантемир, – он ее потащил с собой на войну…
Прежде сия привилегия принадлежала одной лишь Катерине, и Боже ты мой, как же она гордилась, что делит с мужем даже самую крайнюю опасность! Тем паче что сама она ни опасности, ни страха не чувствовала, и эта ее удивительная, порою безрассудная отвага вселяла бесстрашие и отвагу в солдат, которым стыдно было, конечно, дать слабину перед женкой, да еще женкой императора, величайшего храбреца своего времени. Вдобавок она была красавица, поэтому ее бесстрашие пьянило, как вино. Всем помнился один случай, когда во время императорского завтрака, перед началом боя, со стороны неприятельского расположения прилетела вдруг шальная пуля и сразила солдата, стоявшего за стулом Катерины. Она и бровью не повела и, продолжая макать баранки в токайское (больше всего на свете любила это лакомство!), промурлыкала:
Ознакомительная версия.
