– Я искал тебя всю ночь, – сказал он, понизив голос до гневного шепота. – Я переживал, чуть было не впал в отчаяние. Когда заметил тебя на улице, я уже шел в магистрат, чтобы заявить о твоем исчезновении.
Представив на мгновение, как кузен докладывает кому-то о ее ночных эскападах, Джорджетт едва не застонала. Но тут же, взяв себя в руки, растянула губы в фальшивой улыбке и проговорила:
– В этом не было нужды. Видишь, я же здесь. Целая и невредимая. – Она от всей души надеялась, что Рандольф ей поверит.
Кузен усмехнулся и снова спросил:
– Так где же ты провела ночь?
На этот вопрос у Джорджетт ответа не было. И, конечно же, она умолчала об обстоятельствах утреннего пробуждения.
– Видишь ли, я… Я… Я надеялась, что ты сам мне об этом расскажешь, – призналась она наконец.
Рандольф нахмурился и почему-то вдруг уставился на ее бюст.
– А где твой… э… корсет? – спросил он.
И в тот же миг проснулся котенок. Царапая ее крохотными коготками, он пытался пробиться наружу, к свету.
– Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос, – сказала Джорджетт.
Рандольф в недоумении посмотрел туда, где приютился котенок, и вдруг побагровел.
– О господи! – воскликнул он. – Ты подверглась насилию?!
Джорджетт покачала головой. На душе у нее скребли кошки, до которых царапавшему ее грудь котенку было очень далеко.
– Нет, – прошептала она. – Я так не думаю. – Какие бы грехи ни числились за таинственным шотландцем, в объятиях которого она встретила утро, Джорджетт точно знала: в его постели она оказалась по своей воле. Более того, стоило ей подумать о нем, как тело охватывала сладкая истома. – Как же я тут оказалась? – спросила она, прижав ладони к вискам.
– На улице?
– В городе! – ответила она с раздражением.
Рандольф вдруг начал заикаться.
– Скажи, а что… что последнее ты можешь вспомнить?
Джорджетт со вздохом закрыла глаза. Она помнила, как надевала платье, которое было на ней сейчас. Очень скромное, почти траурное серое шелковое платье. И помнила, как сражалась с мелкими перламутровыми пуговками и злилась на Рандольфа, который не потрудился нанять ей горничную, хотя обещал. Он обязан был это сделать – хотя бы потому, что того требовали приличия. Постоянно находиться с ним один на один ей не нравилось, и присутствие компаньонки или горничной могло бы скрасить ее пребывание в доме кузена, ставшего слишком навязчивым.
Открыв глаза, Джорджетт наконец проговорила:
– Я помню, как пила с тобой чай. С имбирным печеньем. – Она помнила, как, вымученно улыбаясь, из вежливости давилась этим несъедобным, твердым как подошва печеньем. Хотя кузен, казалось, знал все об истории и медицинском использовании чуть ли не всех существующих растений, применять свои знания для приготовления чего-то более или менее сносного на вкус он так и не научился.
– А потом что было? – продолжил допрос Рандольф. И отчего-то болезненно побледнел.
Джорджетт наморщила лоб, пытаясь продраться сквозь заволакивавший мозг густой туман. Из мглистой дымки выплыло еще одно воспоминание, ясное, как луч солнца на глади озера. Перед ее мысленным взором возник Рандольф, который, нервно ерзая в кресле у камина, говорил:
– Драгоценная Джорджетт, ты женщина со средствами, с немалыми средствами, и теперь, когда траур закончился, найдется немало охотников воспользоваться твоим состоянием. Позволь же мне стать твоим защитником.
– Ты просил меня выйти за тебя замуж, – ответила Джорджетт. Она помнила металлический привкус страха во рту, сопровождавший неуклюжее предложение кузена. – И я объяснила, почему не могу это сделать.
Рандольф болезненно поморщился и по-совиному моргнул. Ей и тогда стало его жалко, и теперь она жалела, что причинила ему боль, но в Шотландию она ехала, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы выходить замуж. Настойчивое же стремление кузена затащить ее под венец вызывало тогда лишь досаду. Но то, что он, возможно, был прав, предлагая ей свою защиту, сейчас заставляло ее испытывать чувство вины перед ним.
– Значит, это ты помнишь, – со вздохом сожаления констатировал Рандольф.
– Да, – кивнула Джорджетт и тоже вздохнула. – А потом – ничего. – И действительно, память ее была совершенно пуста. Ужасное чувство – не иметь ни малейшего представления о том, что ты говорила и делала. А ведь с ней могло произойти все, что угодно. Абсолютно все.
Ей хотелось заплакать навзрыд, и, чтобы этого не случилось, она засмеялась.
– Мы поехали в город, – сказал Рандольф, крепко ухватив ее за руку, очевидно, из опасения, что она упадет.
– В город? – в недоумении переспросила Джорджетт.
Рандольф кивнул:
– Да, после чая мы отправились в Морег, на вечернюю службу в церковь Святого Иоанна.
– Что же могло такого случиться со мной, что я ничего не помню про церковь? – с удивлением проговорила Джорджетт.
– Всему виной бренди, – назидательно заметил кузен.
Глаза у Джорджетт сделались как блюдца.
– Но я терпеть не могу бренди. Как же так?..
Рандольф улыбнулся. Похоже, настроение у него по каким-то непонятным причинам улучшилось.
– Но это не помешало тебе выпить два… нет, три стакана до того, как мы собрались уезжать.
Джорджетт в ужасе вздрогнула.
– Этого быть не может! – возмутилась она. Она не помнила, чтобы когда-либо совершала столь нетипичные для себя поступки. Хотя как замуж выходила, она тоже не помнила.
Рандольф склонился к ней так близко, что Джорджетт не могла не заметить нескольких длинных волосков, вылезавших из его ноздрей, и мешков под глазами. Ей захотелось отпрянуть, но она подавила отвращение.
– Возможно, тебя расстроил наш разговор, Джорджетт. Возможно, ты пожалела о своем отказе, хорошенько пораскинув мозгами, и поняла, как хорошо мы друг другу подходим. Честное слово, я не знаю, что творилось у тебя в голове, ты для меня вообще загадка. Я пытался тебя вразумить уже после первого стакана, но ты заявила, что приехала в Шотландию, чтобы вырваться на свободу, приехала за новыми ощущениями.
Джорджетт охватило острое чувство вины. Рандольф не держал на нее зла, это чувствовалось, но отчего-то ей не становилось легче. Ей не хотелось верить в то, что рассказывал кузен, но слова его были очень похожи на правду. Джорджетт никогда и никому не выдавала своих чаяний, но, принимая приглашение кузена погостить у него в Шотландии, она втайне мечтала о двух неделях свободы. Всю свою жизнь – и когда ее выдавали замуж за «достойного» джентльмена, и когда, разочаровавшись в семейной жизни, она исправно выполняла роль «достойной» жены, а потом вдовы в трауре, – Джорджетт грезила о приключениях.
