Иорама никого в живых не осталось, кто бы нас с тобой знал, – потирая руки, сказал Ахан, обращаясь к Хэле, – обними покрепче нашего сыночка Наваля и впредь зови его Азрикам. И поторопимся назад к пожарищу”.
Только Ахан сделал наставление жене, как сбежались жители соседних домов, и супруги тотчас заплакали и завыли, запричитали и заголосили. Тут Иядидья и Тирца показались. Руками всплеснули, за голову схватились: “Какое несчастье, поспешим, люди, к дому Наамы!” Пришли и видят: дом пуст, ни души.
– Куда исчезла Наама? – вопрошают Тирца и Иядидья.
– О горе, горе горькое, – возопил в ответ Ахан, – я сегодня замешкался, трудясь в поле, и, как вернулся, чую запах серы бьет в нос. Первым делом кинулся выручать госпожу мою Хагит и деток ее. Вижу: она через окно протягивает Азрикама моей Хэле и вновь скрывается в дыму – спасать старших сыновей, да поздно – безжалостное пламя пожрало всех, не уцелела ни одна живая душа. Я кинулся к дому Наамы – нет ее. Тут вспомнил о родном дитяте – вот кого надо избавить от гибели – и опоздал!
– Дитя мое, сынок, плоть и кровь моя! Погиб! Проклята будь ревность Иорамовых жен, души живые невинные она погубила! Горе, горе! – кричит Хэла.
– Вчера схватились промеж собой, – говорит Ахан, – и в гневе кричит Хагит сопернице: “Будет с тебя, Наама. Приворожила Иорама, любовью его силу свою обрела. Нет более мужа нашего, и сыновья мои наследуют его. А ты, несчастная, хоть и понесла, промучаешься родами понапрасну и родишь ветер. Сыновья мои вырастут и укажут тебе на дверь, и не видать тебе, чужачке, удела в наследии!” – вот как сказала Хагит Нааме, – закончил Ахан.
Изумленные, потрясенные слушают Иядидья и Тирца. Тут показались из тьмы горячие головы, жаждут мщения.
– Где Наама, где лиходейка-поджигательница? – кричат мстители.
Не отвечая, обращается Иядидья к верным слугам – Ахану и Хэле.
– Несите малютку Азрикама в мой дом. Ты, Хэла, живи у меня, станешь кормилицей мальчику. Так спасем от забвения имя славного воеводы Иорама, и светильник его не угаснет, – сказал Иядидья.
– Где супостатка, где изменница? – не отступают стражи минувшего дня, – кровью ее погасим пламя! – вопят они в гневе.
– Подождем, время укажет на ее убежище, – говорит Иядидья.
Судьи кругом
Наама поспешает к родственнику Авишаю, что отвечает за стада Иорама в Бейт Лехеме. Авишай препроводил гостью к брату Ситри, а тот нашел ей пристанище на Кармеле.
Истекли двенадцать дней, и Наама родила близнецов – сына и дочь, и дала им имена Амнон и Пнина.
Тем временем Хэфер и Букья пришли к городским воротам и обратились к старейшинам и судьям с благонамеренной речью:
“Прибыли мы с филистимлянской границы. И в пути видели, как шествует по дороге караван, спускается к Экрону. В запряженной лошадьми повозке сидит Наама, жена Иорама, а справа от нее – некий юноша. За повозкой тянутся верблюды, груженные всяким добром, замыкают караван две рабыни верхом. Мы спрашиваем Нааму: “Кому это добро?” Наама в ответ: “Это дары наместнику, командиру над филистимлянскими воеводами. Хочу выкупить мужа моего. А юноша, что со мной – вестник от Иорама”. Мы с пожеланиями: “Бог в помощь, и пусть с миром вернется супруг твой на родину”. Лишь добрались до Ирусалима, оглушила нас новость о постигшем дом Иорама страшном горе. Вот мы и явились к вам, старейшины и судьи, рассказать, что наши глаза видели, и уши слышали”.
– Возмутительное дело, – говорят судьи в один голос.
– Этот случай запишем в памятную книгу, дабы не стерлось из памяти людской пятно греха, что на этой женщине, – постановил судья Матан.
Решивши так, пошел Матан к Иядидье и гневно потрясал кулаками, рассказывая о постыдном деле.
– Ясно, как божий день, поселилась в доме Иорама смертоносная ревность и погубила живые души, – сказал Матан, глядя на Тирцу.
– Достойнейший муж, – с жаром продолжил судья, – чашу горя и потерь выпьет до дна. Наама, супруга беззаветно любимая, изменила, оставила его, нашла убежище едва ли не у врага. Злобой сожгла дом и преступным огнем погубила соперницу и невинных младенцев. К собственным малюткам немилосердная, ради полюбовника в чужой земле кинула родные края.
– Вот урок для мужчин! – выпалила Тирца, – лишь одну женщину вмещает сердце, и нет иного пути познать любовь!
– Как славно, что ты понимаешь это, милый, – продолжила она, с нежностью обращаясь к мужу, – а придет время, и для Тамар уготовим ту же судьбу.
Тут заговорил Иядидья.
– Выходит, негодное дело свершила Наама. Верный знак криводушия. А посему я вопрошаю: хорошо ли будет, если чадо ее станет наследовать Иорама? И отвечаю: Нет! Лишь Азрикаму положены сии честь и благо. Ему же предназначена Тамар, и быть ей у него единственной, – убежденно изрек Иядидья. Тут глянул он на малютку Азрикама, и жалость засветилась в его глазах: вот он, последний непотухший уголек, что остался от погибшего в огне славного дома.
Дети растут
Через год Тирца родила сына и дала ему имя Тейман. Вместе росли трое деток в доме Иядидьи. Словно нежные бутоны на грядке – Тамар и Тейман, и колючий терновник меж них – Азрикам. С младенчества злая порода его будила дурные помыслы в сердце, да и ни статью, ни красотой он не вышел. Иядидья, верный клятве, данной отцу мнимого Азрикама, не замечал, что сын непригож.
Ситри, не в силах вырвать языки клеветников, укрыл Нааму от злой участи в укромном месте на горе Кармель. Твердо знали Ситри и Авишай: чтобы уберечь от беды детей мнимой поджигательницы и изменницы, надо крепко хранить тайну Амнона и Пнины. Жена Ситри навещает изгнанницу и приносит ей и младенцам-близнецам Амнону и Пнине пищу и все прочее, потребное для жизни. Ситри замечает, однако, что в скудости и бедствиях изгнания невмоготу Нааме поднимать двоих.
Когда пришло время отнимать малюток от груди, Ситри препоручил Амнона заботам брата Авишая, а тот отдал дитя на попечение к почтенному старцу, пастуху, сказав, что некий человек нашел мальчика в поле, и он, Авишай, купил у того находку.
Амнон рос в доме пастуха, и с каждым годом увеличивалась красота отрока, да некому было замечать перемен. Лишь Авишай носил его образ в сердце. Умер почтенный старец, и Авишай определил Амнона в подмогу взрослым пастухам, стада Иорама пасти. И видят люди, что Амнон для Авишая – бесценное достояние, неразменная монета.
Миновали годы, и Наама покинула убежище. Ситри смастерил для нее небольшую хижину в горах среди кипарисов, и там и поселилась она с дочерью Пниной
