Из своего укрытия Филиппа бросила на другую сторону дороги несколько мелких камешков, которые с шумом приземлились в густом подлеске. Стражники немедленно остановили лошадей и велели возницам придержать их. Воспользовавшись тем, что стражники обследуют кусты, Филиппа быстро забралась на вторую повозку и зарылась там в грязную серую кучу, даже не почувствовав зловония сырой шерсти — все перебивал непередаваемый «аромат» воды из крепостного рва. Шерсть была грубой и нещадно кололась; не защищенные одеждой руки и лицо Филиппы мгновенно покрылись царапинами, но девушка старалась не обращать внимания на подобные мелочи. Она дрожала мелкой дрожью, боясь, что ее обнаружат, и немного успокоилась, лишь когда услышала голоса перекликающихся стражников.
— Здесь никого.
— Это был кролик или тетерев.
— А я-то надеялся, что это голодная ведьма ждет не дождется, чтобы заполучить меня и мою лошадь.
— Ха! На тебя польстится только самая неразборчивая шлюха!
Стражники не прекращали своих шуточек до тех пор, пока не заметили, что крестьяне тихо смеются, прикрывая ладонями рты. Тогда один из них заорал:
— Двигайте вперед, ленивые недоумки, иначе испробуете острие моего меча!
Замок Сент-Эрт, около залива Сент-Ивес, Корнуолл, Англия
Овцы мертвы. Погибли все принадлежавшие ему овцы, сорок четыре штуки, и все потому, что пастух, Робин, наелся ягод боярышника и заработал страшный понос, а животные разбрелись по сторонам, попали в сильную бурю, со страху бросились на крутые скалы около Ирландского моря и сорвались вниз…
Сорок четыре овцы! Боже мой, это несправедливо. Что же ему теперь делать? У него нет денег, по крайней мере их не хватит, чтобы купить на ярмарке в Сент-Ивесе новое стадо овец, да еще таких, которые не прошли весеннюю стрижку.
Ему нужна одежда, его сыну нужна одежда, его воинам нужна одежда, не говоря уже обо всех его слугах. В замке есть люди, способные ткать: дармоед Принк, который вместо работы бьет баклуши, круглыми днями просиживая свою жирную задницу, и старуха Агнес, которая всем отдает приказы, но сама при этом ничего не делает, только брюзжит, жалуется и выводит его из себя.
Дайнуолд де Фортенберри выругался, ударил себя кулаком по ляжке и тут же почувствовал, как его шерстяная туника треснула от локтя до запястья. Тяжелая зима почти доконала обитателей Сент-Эрта. Впрочем, его люди уже начали сажать пшеницу и ячмень — этого достаточно, чтобы все, кто работал на него и зависел от его щедрости, не умерли с голоду. Многие хозяева не обращают внимания на то, что их крепостные живут в землянках и им почти нечего есть, но Дайнуолд считал подобные вещи недопустимыми: ему вовсе не хотелось по собственной глупости терять работников, ведь мертвецы не смогут посадить пшеницу, или подковать лошадей, или защитить Сент-Эрт. С другой стороны, мертвецам не нужна одежда, мрачно подумал Дайнуолд, вспомнив о гибели овец… Он все еще пребывал в размышлениях, гадая, что же делать, когда перед ним появился его шут, Круки. В детстве на него упало дерево, и мальчик вырос горбуном. Сейчас Дайнуолду было не до кривляний шута, и он махнул рукой, отсылая его прочь. В ответ Круки принялся скакать на одной ножке, и Дайнуолд понял, что шут хочет ему что-то сказать. Минуту понаблюдав за прыжками, он не сдержался и рявкнул:
— Убирайся вон, надоедливый болван! Ты меня отвлекаешь.
Круки присел в гротескной пародии на реверанс, затем опустился на пол, изобразил работу иглой и запел:
Мой дорогой милорд,
Ты обтрепан, но горд.
Не напрягай свой мозг понапрасну,
Сюда приближаются три повозки, полные шерсти,
Их легко забрать себе.
— Здесь нет ни одной рифмы, придурок! Ты зря тратишь мое драгоценное время! Убирайся с глаз долой!
Мой милый хозяин Сент-Эрта,
Зачем тебе быть нищим,
Одетым лишь в грязное рубище?
Сюда едут три повозки шерсти, и
Их охраняют всего лишь несколько стражников.
— Хватит молоть чепуху! — Дайнуолд рывком поднялся и шагнул к Круки, который лежал на полу, улыбаясь хозяину. — Встань и расскажи подробнее об этой шерсти.
Круки начал новую пантомиму: он изобразил возчика, со страхом озирающегося по сторонам. Дайнуолд пнул шута ногой под ребра:
— Прекрати. У тебя таланта к представлению меньше, чем у моих дохлых овец.
Круки, всегда прекрасно чувствующий настроение хозяина и скорее хитрый, чем умный, догадался, что Дайнуолд уже не шутит, поэтому быстро перевернулся на живот, поднялся на колени и рассказал обо всем, что недавно узнал.
Дайнуолд задумчиво потер рукой подбородок. Он сел в кресло, вытянул вперед ноги и только тут заметил, что у него на колене дыра. Значит, из Бошама идут три повозки с шерстью. Давненько он хотел помериться силой с этим жирным лордом Генри, но тот слишком могуществен и имеет в своем подчинении слишком много воинов. Краем глаза Дайнуолд заметил, как в зал тихонько проскользнул его сын Эдмунд в короткой дырявой тунике, изношенной и донельзя грязной. Штаны мальчика окончательно порвались, и он давно обходился без них. Сын хозяина замка выглядел хуже последнего крепостного.
Но Эдмунда, похоже, ничуть не смущал его обтрепанный вид; улыбнувшись Круки, который подмигнул ему и приветственно махнул рукой, мальчик уставился на отца.
— Пап, эта правда, что можно украсть шерсть? — невинным голоском спросил он.
Ничего не ответив, Дайнуолд еще раз внимательно оглядел прорехи на локтях у Эдмунда и вызвал начальника стражи Элдвина. Тот появился через несколько секунд, и Дайнуолд догадался, что он подслушивал за дверью.
— Выбери восемь воинов, самых сильных и свирепых на вид. Не забудь о Страшиле Горкеле — увидев его, возницы попадают в обморок от страха. И передай этим бездельникам Принку и Агнес, что скоро им придется хорошенько поработать.
— Можно я пойду с тобой, пап?
Дайнуолд покачал головой и нежно похлопал мальчика по плечу, отчего тот пошатнулся и чуть не свалился на пол.
— Нет, Эдмунд. Ты будешь охранять крепость в мое отсутствие, и именно тебе придется выслушивать бесконечное нытье старой Агнес!
Зловоние было нестерпимым. К вечеру первого дня пути, когда повозки остановились на привал возле ручья неподалеку от Сент-Хилари, Филиппа готова была объявить о своем присутствии, лишь бы получить хоть маленький кусочек жарящегося на костре кролика. Но она сдержалась: надо терпеть — завтра поздно вечером они прибудут на ярмарку в Сент-Ивес. Она выдержит, хотя мерзкий запах сырой шерсти, вонь болотной жижи из крепостного рва, которая толстой коркой засохла у нее на волосах и одежде, и мучительное чувство голода доводили ее до полуобморочного состояния. Правда, Филиппе кое-как удалось слегка раздвинуть тюки шерсти, и теперь в ее укрытие проникала слабая струя воздуха, но сделать отверстие больше девушка не осмеливалась: кто-нибудь заметит, и тогда пиши пропало. Они, разумеется, посочувствуют ей, позволят помыться и накормят, но потом вернут в Бошам — их преданность и сами их жизни принадлежали лорду Генри…
