Марианна вздохнула. Она поняла. Если сейчас Франсиса не обнаружили, найти его будет так же трудно, как иголку в стоге сена… И однако, надо было за любую цену отыскать его… Но к кому обратиться, если Фуше признал себя побежденным?
Словно прочитав мысли молодой женщины, министр криво улыбнулся, склоняясь при прощании над протянутой ему рукой.
— Не будьте такой пессимисткой, дорогая Марианна, вы все-таки достаточно знаете меня, чтобы сомневаться в том, что, какие бы ни были трудности, я не люблю признавать себя побежденным. Поэтому, не повторяя слова господина де Калона Марии-Антуанетте: «Если это возможно — значит, сделано, невозможно — будет сделано», я удовольствуюсь более скромным — посоветую вам надеяться.
Несмотря на успокаивающие слова Фуше, несмотря на поцелуи и обещания Наполеона, Марианна провела последующие дни в меланхолии, окрашенной плохим настроением. Ничто и никто ей не нравился, а сама себе — еще меньше. Мучимая днем и ночью тысячью демонами ревности, она задыхалась среди изящной обстановки своего особняка, где металась, как зверь в клетке, но выйти наружу боялась еще больше, потому что сейчас она ненавидела Париж.
В ожидании императорской свадьбы столица суетилась в приготовлениях.
Повсюду постепенно появлялись гирлянды, флажки, фонарики, плошки. На всех общественных зданиях черный австрийский орел непринужденно соседствовал с золочеными орлами империи, заставляя ворчать старых гвардейцев Аустерлица и Ваграма, тогда как с помощью неисчислимого количества ведер воды и крепких метел Париж совершал свой парадный туалет.
Событие летало над городом, трепетало в лабиринтах его бесчисленных улиц, распевало в казармах, где репетировали фанфары, так же, как и в салонах, где переговаривались скрипки, переполняло лавки и магазины, где императорские портреты господствовали над морями шелков и кружев и горами съестных припасов, сбивало с ног портных и ставило на колени парикмахеров, задерживало зевак на набережных Сены, где готовились фейерверки и иллюминации, и, наконец, будило жажду в сердцах гризеток, для которых император вдруг перестал быть непобедимым богом войны, чтобы превратиться в довольно хорошую имитацию волшебного принца.
Безусловно, такая атмосфера праздника была живой и радостной, но для Марианны вся эта суматоха, организованная вокруг свадьбы, которая ранила ее сердце, — угнетающей и постыдной. Видя Париж… Париж, готовый приветствовать радостными криками, готовый склониться и мурлыкать, как ручной кот, у ног ненавистной Австриячки, молодая женщина чувствовала себя вдвойне обманутой., . Поэтому она предпочла оставаться у себя, ожидая бог знает чего. Может быть, перезвона колоколов и артиллерийский салют, которые возвестят ей, что несчастье непоправимо и ее неприятельница вступила в город?
Двор уехал в Компьен, где эрцгерцогиня ожидалась 27 — го или 28 — го, но в салонах приемы следовали один за Другим. Приемы, на которые Марианна, отныне одна из самых известных женщин Парижа, получала массу приглашений, но ни за что в мире не согласилась бы пойти даже к Талейрану, особенно к Талейрану, так как она боялась тонкой иронической улыбки вице — канцлера императора. Поэтому Марианна и оставалась упорно дома под ложным предлогом простуды.
Орельен, портье особняка д'Ассельна, получил строгие инструкции: кроме министра полиции и его посланцев, а также м-м Гамелен, хозяйка не принимает никого.
Фортюнэ Гамелен, со своей стороны, резко осудила такое поведение. Креолка, всегда жаждущая наслаждения и развлечений, нашла просто смешным заточение, на которое обрекла себя ее подруга из-за того, что возлюбленный уехал заключать брак по расчету. Через пять дней после знаменательного представления она пришла снова пожурить свою подругу.
— Можно подумать, что ты вдова или отвергнутая! — возмущалась она.. — Именно в то время, когда ты находишься в самом завидном положении: ты — обожаемая, всесильная возлюбленная Наполеона, но отнюдь не рабыня. Этот брак освобождает тебя в известной степени от гнета верности. И, черт возьми, ты молода, невероятно красива, ты знаменита… и Париж полон соблазнительных мужчин, которые только и мечтают разделить с тобой одиночество! Я знаю по меньшей мере дюжину безумцев, без памяти влюбленных в тебя! Хочешь, чтобы я их назвала?
— Это бесполезно, — запротестовала Марианна, которую слишком свободная мораль бывшей «щеголихи» коробила, но и забавляла. — Это бесполезно, ибо у меня нет желания быть с другими мужчинами. Если бы я этого хотела, мне было бы достаточно ответить на одно из этих писем, — добавила она, указывая на небольшой секретер розового дерева, где громоздились полученные послания, которые каждый день вместе с многочисленными букетами приносили курьеры.
— И ты их даже не вскрываешь?
Фортюнэ устремилась к секретеру. Вооружившись тонким итальянским стилетом вместо разрезного ножа, она распечатала несколько писем, бегло пробежала содержимое, поискала подписи и в конце концов вздохнула:
— Как грустно видеть это. Несчастная, половина императорской гвардии влюблена в тебя. Посмотри только: Канувиль… Тробриан… Радзивилл… даже Понятовский. Вся Польша у твоих ног. Не считая других! Флао, сам красавчик Флао мечтает только о тебе. А ты остаешься здесь, в углу у камина, вздыхаешь, глядя на низкое небо, бегущие тучи и дождь, в то время как его величество скачет к своей эрцгерцогине. Слушай, знаешь, о ком ты заставила меня вспомнить? О Жозефине.
Именем разведенной императрицы, которая была для Фортюнэ не только соотечественницей, но и старинной приятельницей, удалось все-таки пробить укрывавшую Марианну стену плохого настроения. Она неуверенно взглянула на подругу.
— Почему ты это говоришь? Ты видела ее? Что она делает?
— Я видела ее вчера вечером! И по правде говоря, на нее еще больно смотреть. Вот уже много дней прошло, как она должна была покинуть Париж. Наполеон пожаловал ей титул герцогини Наваррской и поместье, которое вместе с огромным участком земли находится у Эвре… присоединив, разумеется, сдержанный, но непоколебимый совет уехать туда до свадьбы. Но она зацепилась за Елисейские поля, куда недавно вернулась, как за последний якорь спасения.
Дни проходят один за другим, а Жозефина еще в Париже.
Но все равно она уедет. Тогда зачем тянуть?
— Мне кажется, что я могу понять ее, — ответила Марианна с печальной улыбкой. — Разве не жестоко вырвать ее из своего дома и, словно ставшую ненужной вещь; отослать в другой, незнакомый?
Почему бы не оставить ее в Мальмезоне, который она так любит?
— Слишком близко от Парижа. Особенно при прибытии дочери императора Австрии. Относительно того, чтобы понять, — добавила Фортюнэ, подойдя к зеркалу и любуясь страусовыми перьями на своей гигантской шляпе, — то я не уверена, что ты смогла бы! Жозефина хватается за тень того, чем она была… но она уже нашла утешение для своего разбитого сердца.
