Докки, сколько себя помнила, всегда интересовалась географией и историей, не раз переносясь мыслями из тесной и неуютной комнаты в родительском доме в ушедшие столетия и дальние страны, описываемые в дешевых романах и редких исторических сочинениях, пылившихся на полках крошечной домашней библиотеки. Книги и старенький полустертый глобус питали ее воображение, позволяя в мечтах увидеть зеленые греческие острова, шотландские вересковые пустоши, снежные альпийские вершины, виноградники французских долин и норвежские фьорды; древние храмы, готические соборы, средневековые замки, города с переплетающимися узкими улочками и домами под черепичными крышами…
Обустроившись в собственном доме, Докки завела обширную библиотеку, в которой немалое место занимали исторические записки и дневники путешественников. Она проводила немало часов над географическими картами (коих у нее теперь было целое собрание), изучая описываемую в прочитанных книгах местность и путешествуя по ней вместе с героями.
Однажды, находясь в гостях, Докки разговорилась с неким господином, только вернувшимся из путешествия по Италии, и пригласила его и еще несколько своих знакомых к себе на ужин, чтобы услышать более обстоятельный рассказ о его поездке. Вечер получился весьма занятным, рассказчик и его слушатели остались крайне довольны спонтанными «географическими посиделками». В следующий раз этот господин привел с собой приятеля, некогда посетившего Грецию, затем объявились и другие любители странствий, охотно делившиеся своими впечатлениями о странах, где побывали. Увеличивался и круг заинтересованных слушателей, появились завсегдатаи этих собраний, и вскоре по Петербургу разошелся слух о вечерах путешественников в доме баронессы Айслихт.
Неожиданно для самой себя Докки стала хозяйкой весьма популярного в свете салона, на который было престижно попасть как в качестве рассказчика, так и в качестве гостя. Сама она, хоть и имела средства и возможности для путешествий, так никуда и не выбиралась из Петербурга, не считая ежегодных выездов на летние месяцы в принадлежащее ей новгородское имение Ненастное. Она убеждала себя, что не едет путешествовать то из-за войны, все эти годы с небольшими перерывами идущей в Европе, то из-за загруженности делами и обязательствами перед родственниками и знакомыми, то из-за отсутствия компании — не одной же ей пускаться в столь долгую, хоть и захватывающую поездку за границу.
Как-то завсегдатаи ее салона решили устроить небольшое путешествие по Европе и звали Докки с собой, но у нее вновь появились отговорки, по которым она никак не могла принять участие в этой увлекательной поездке. И тогда ей пришлось признаться самой себе, что она попросту боится каких-либо даже кратковременных перемен в своей устоявшейся жизни и не решается отправиться пусть в заманчивую, но неизвестность. Была и еще одна причина, из-за которой Докки отказалась от поездки: она остерегалась сближения с людьми и предпочитала держаться со всеми на определенной дистанции, не подпуская к себе никого ближе, чем того требовал светский этикет. Поэтому она продолжала путешествовать исключительно при помощи книг и рассказов знакомых, ограничивая свои дружеские связи кузиной Мари и еще одной близкой подругой — Ольгой Ивлевой. И вот теперь мечта Докки — пусть и под влиянием обстоятельств — наконец могла осуществиться.
Афанасьич с большим неудовольствием воспринял известие о предстоящей поездке в Литву.
— Помяните мое слово — ни к чему вам эта кутерьма, — ворчал он. — Тащиться за тридевять земель, чтоб Маришку вашу с ее девицей к армейцам свезти.
— Но нам по дороге, — пояснила Докки, придерживаясь весьма спорной версии, по которой крюк в несколько сотен верст, чтобы добраться до полоцкого имения через Вильну, казался вполне оправданным.
Афанасьич фыркнул, всем своим видом показывая: какие бы доводы ни приводила барыня в пользу этого путешествия, ей его не провести, и он прекрасно понимает, почему она поддалась уговорам своей кузины.
— Вьют из вас веревки, — пробормотал он и в сердцах крякнул.
Докки только вздохнула, видя, что не в силах умилостивить своего слугу, крайне неодобрительно относившегося к ее родне. Афанасьич вполне резонно считал, что они злоупотребляют добротой и мягкостью баронессы.
— Ну, коли решили, то куда денешься — поедем, — наконец сказал он. — Хотя прежде стоило бы гостиницу, а еще лучше квартиру снять, чтоб на улице не остаться.
— Я поговорю с Букманном, — заверила его Докки. — Возможно, у него в Вильне есть знакомые, которые помогут…
Она осеклась, сообразив, что такие вещи делаются заранее, а не в последние дни перед отъездом.
«Но все равно стоит побеседовать с Петром Федоровичем», — подумала Докки. Ее поверенный в делах — Петр Букманн — имел обширные связи в своем кругу в России и за границей и через знакомых мог помочь ей подыскать в Вильне приличное жилье.
— Негоже все в последний момент, — буркнул Афанасьич, который порой становился чрезвычайно упрямым.
Докки бросила на него виноватый взгляд. Крепкому, невысокого роста слуге было лет пятьдесят от роду, он растерял волосы и был лыс, но зато носил пышные усы, за которыми тщательно ухаживал. Афанасьич достался баронессе вместе с полученным от мужа наследством в качестве привратника при доме, посыльного и сторожа. Некогда у него была жена, состоявшая при хозяйской прачечной; она умерла от тифа, едва успев родить сына, которого в возрасте семнадцати лет за какую-то провинность барин отдал в солдаты. По иронии судьбы Айслихт и его бывший крепостной погибли в одно и то же время в сражении под Аустерлицем.
Когда Докки поселилась в доме мужа, Афанасьич отнесся к ней с небывалой теплотой и всегда находил для нее слова поддержки и утешения. Докки, чувствовавшая себя одинокой и несчастной, нашла в его лице не только слугу, но и друга. После гибели барона, став полновластной хозяйкой, она не забыла, кто поддерживал ее в трудное время. Докки дала Афанасьичу вольную и выделила приличное денежное содержание. Но он не захотел расстаться с баронессой, которую успел полюбить как родную дочь, и все эти годы находился при ней в статусе личного доверенного слуги. Самого себя назначив ответственным за хозяйство в доме, он исправно следил и за самой барыней: поддерживал ее, наставлял, о ней заботился и составлял ей самую понимающую и душевную компанию.
От природы смекалистый, Афанасьич был по-житейски мудрым и рассудительным человеком, хотя и своенравным; порой любил поспорить — даже себе во вред. Со слугами обходился строго, но справедливо, а в обращении со своей хозяйкой позволял себе некоторую фамильярность, которую Докки терпеливо принимала, зная, что он бескорыстно печется о ее благе и переживает за нее, как никто другой.
