Он впился в нее взглядом, и ей чудилось, что этот взгляд прожигает дыры в ее душе. Глаза Атеа были черны, как тропическая ночь, они казались поразительно чужими и даже больше — враждебными.
Его сила обволакивала Эмили и затягивала в темную пучину. Так вот что такое мана! Странно, что она не ощущала ее в отце Моаны, хотя он тоже был вождем. Быть может, причина заключалась в том, что в отличие от Атеа Лоа не был ни молод, ни красив?
Арики с Хива-Оа что-то быстро и негромко произнес, и Рене переспросил:
— Что он сказал?
— Что белые люди не являются нашими правителями, — немного смущенно сообщил Лоа.
— Мы с дочерью приехали лишь затем, чтобы изучать ваши обычаи, — промолвил Рене, обращаясь к вождю Хива-Оа, но Атеа не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом.
— Моана утверждала, что этот человек хорошо знает французский. Почему же он не говорит на нашем языке? — шепнула Эмили отцу.
— Не считает нужным. Кто мы такие, чтобы он снисходил до нас? В его глазах мы ничего не стоим.
— Какой он высокомерный!
Рене пожал плечами.
— Ничего не поделаешь, noblesse oblige[3]! Он должен беречь свою ману.
— А что с ней может случиться?
— Боги дают силу, боги ее отнимают. Арики может утратить ману, если поведет себя не так, как приличествует благородному человеку, проявит трусость в бою или поставит личные интересы выше интересов племени.
К Атеа подошла сияющая, довольная Моана. Они великолепно смотрелись рядом, и Эмили не понимала, что вызывает ее раздражение: физическое совершенство этих людей, заносчивость молодого вождя или… отблеск счастья, какое ей самой едва ли суждено изведать.
Туземцы обменивались дарами, танцевали, пировали, тогда как Эмили вновь пребывала в своем пасмурном мире. Впервые за много дней она вспоминала Париж с громадами домов из серого камня, железными оградами и узкими сумрачными переулками, свой мраморный в трещинках умывальник и фарфоровый кувшин со щербинкой. Кровать с покрывалом из пестрого репса, под которым так уютно мечтать и оплакивать мечты, ряды книг с неповторимым запахом старой бумаги и кожи.
Вечером, когда они с Моаной пошли купаться к водопаду, Эмили спросила, вспоминая полный неприкрытого сладострастия танец, который девушка исполняла на празднике перед своим женихом:
— Наверняка ты с нетерпением ждешь свадьбы?
Выбравшись из пенной чаши, Моана выжимала локоны, скручивая их в толстый тугой жгут, вытирала тело, чтобы затем умастить его пахучими притираниями, принесенными в большой круглой раковине.
— Да. Во время нашей близости Атеа поделится со мной частью своей божественной силы, которая в конце концов пробудит во мне новую жизнь, — с воодушевлением произнесла девушка.
Эмили вспыхнула.
— Ты мечтаешь только об этом, а не о… любви?
— Разве есть другая любовь?
— Конечно, та, что живет в сердце. Можно любить душой, а не телом.
Моана задумалась.
— Даже если ты права, разве это может быть приятнее?
Услышав ее ответ, Эмили начала понимать, почему католические священники потерпели неудачу с туземцами. Она вновь вспоминала слова отца: «Любовь в полинезийском языке обозначается словом here, что значит «совокупляться». Миссионеры попытались заменить его словом aloha, что не совсем верно, потому что aloha переводится как «сочувствие» или в лучшем случае «симпатия». Тогда они стали употреблять вместо слова «любовь» слово «сердце», хотя маркизцы никак не связывают чувства с этим органом».
— Думаю, может, — сказала Эмили, после чего решила привести последний довод: — Ты ведь тоже не знаешь, что такое плотская связь?
На лице Моаны отразилось сомнение. Казалось, ее раздирают некие противоречивые чувства.
— Я расскажу тебе секрет, о котором никто не должен знать, — наконец прошептала она. — Я ходила в лес с одним юношей из нашего племени, мы провели вместе целый день. Мне хотелось узнать, так ли приятно то, о чем говорят другие девушки. Разумеется, я предупредила его, чтобы он не лишал меня девственности, и он сдержал слово. Мы прижимались телами, я позволяла ему трогать себя везде. Мне было очень хорошо, я никогда не испытывала ничего подобного. И теперь я могу представить, что испытаю, когда мужчина овладеет мной по-настоящему.
В эти минуты Эмили почувствовала то же самое, что ощутила, когда впервые соприкоснулась с маной: картины, которые явило ее воображение, одновременно завораживали и ужасали. Ее захлестнул стыд, сквозь который невольно пробивалось любопытство. Девушка понимала, что проиграла в споре: в отличие от Моаны она не имела опыта ни душевной, ни физической любви.
— А если он проболтается? — это было все, что она могла сказать.
Моана гордо тряхнула головой.
— Не посмеет, если не хочет смерти.
— Почему ты выбрала его? Он тебе нравился?
— Да.
— Больше, чем Атеа?
— Никто не может нравиться больше Атеа, потому что он арики.
— А если б он был уродлив и стар?
— Отец никогда не выдал бы меня за такого человека.
Из-за приезда гостей и последующего праздника они отправились купаться поздно, потому вернулись в хижину уже на закате, яркие отсветы которого пробегали по каменным кручам и древесным кронам.
— А вождь может уединяться с кем-то до брака? — это было последнее, о чем Эмили решила спросить сегодня.
— Да, с любыми женщинами. Но в жены он имеет право взять только знатную девушку, вроде меня.
Атеа надлежало прожить на Тахуата три дня и вернуться на остров через месяц, когда должна была состояться свадьба. Все эти дни прошли в непрерывных празднествах, так что молодой вождь ни на минуту не оставался наедине с невестой. Впрочем Эмили казалось, что он поглощен только собой.
Потому она несказанно удивилась, когда Атеа заявил, что хочет побеседовать с Рене.
Француз и полинезиец встретились в тени кокосовых пальм, овеваемых жарким ветром. В паре футов волны лизали берег, но они были бессильны дотянуться до сухого ствола, на котором сидел Атеа. На сей раз на нем не было ни пышного головного убора, ни многочисленных украшений, ни многослойных одежд, служивших мерилом и демонстрацией особого положения, — лишь набедренная повязка из тапы и ожерелье из акульих зубов.
Рене низко поклонился человеку, который был моложе его в два раза, и с разрешения вождя присел на корточки рядом с ним.
— Что происходит на Нуку-Хива? — без предисловий спросил Атеа.
— Не знаю. В этот раз я туда не заезжал.
— Но вы наверняка что-то слышали?
Рене вздохнул.
